Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме - Пирмин Майер

Во внутренней жизни христианина одно из центральных мест у Гогенгейма занимает размышление на тему о Святой Троице. Святая Троица вообще является центральной темой многих алхимических и богословских сочинений Парацельса. Здесь мы не можем не вспомнить «Книгу Святой Троицы» Ульманна, о которой говорилось выше. Она определенным образом предвосхищает настроение многих парацельсовских текстов. Размышления о Святой Троице таят в себе опасность уклонения в ересь. Особенно это касается оценки богословом Иисуса Христа, второй ипостаси Святой Троицы. Христос либо низводится до уровня совершенного человека, либо, напротив, лишается человеческих качеств и способностей, включая способность страдать и испытывать боль. Вспомним, что Сервет за свои спекуляции о Святой Троице поплатился жизнью и был объявлен еретиком как в католической, так и в протестантской церкви. Гогенгейм, со своей стороны, размышляя о тайне Святой Троицы, видит во Христе Бога и совершенного человека. Об этом он ясно говорит в своем сочинении «Генеалогия Христа» (II, 3, 61). Светский богослов, пользующийся славой уличного проповедника, рассматривал Святую Троицу не как статическое состояние, но как спасительный динамический процесс (ср. II, 3, 239). В этой связи в «Книге о Святой Троице» говорится о божественном теле Христа, а также особом спиритуальном теле Бога Отца и даже Святого Духа (II, 3, 257). Эту телесность божества ни в коем случае нельзя сравнивать со «смертной» телесностью людей и животных, с рождения обреченных на физическую смерть. Троичную теорию Гогенгейма можно рассматривать как основу для смелого продолжения догмата о Святой Троице.

Одной из серьезных богословских проблем, возросшей на ниве средневековой мистики, является вопрос о «божественной жене» или «супруге» Бога и Творца всего сущего. Другими словами, речь идет о возможной интеграции Божией Матери Марии в процесс божественной любви. При этом в мистической традиции вопрос об отношении божественной жены к Святому Духу остается открытым. Не получил должного освещения и вопрос о возможной эволюции Святой Троицы, после включения в нее Богородицы, в Святую Четверицу. Гогенгейм также не утруждает себя размышлениями по этому поводу. Его внимание приковано к сущности божества, которую он пытается понять по аналогии с человеком. Он приходит к смелому выводу о сосуществовании в Боге женского и мужского начал. Большой интерес вызывает заключение Гогенгейма о Деве Марии, которую он называет личностью, теряющей свою власть по мере растворения в божестве. Соответствующее место в «Книге о Святой Троице» звучит следующим образом: «Личность божественной жены не имеет в божестве никакой власти. Она сохраняет женскую природу и женскую власть. Однако в божестве она растворяется в его совершенстве и становится неотделимой от Бога Отца» (II, 3, 245). Свои медитативные рассуждения Гогенгейм продолжает в работе «Спасительная Царица»: «Прежде сотворения всего сущего Бог познал женщину. Ибо если бы он не познал женщину, у него не было бы сына. Не было бы и Святого Духа» (PR, 163). Обожествление женщины можно рассматривать как радикальную реакцию на попытки реформационных теологов лишить Деву Марию и Богородицу святости и низвести ее до уровня обычного человека.

Почитание Девы Марии у Гогенгейма не сопровождается параллельным принижением им значимости христологических вопросов. Хвалебные гимны Богоматери у Парацельса не имеют ничего общего и с трансцендентной, односторонне спиритуальной и враждебной всему мирскому религиозностью. [451] Именно с мариологической точки зрения фраза о «непрестанном хранении в сердце памяти о Христе» является центральной формулой веры. На практике культ Девы Марии у Парацельса выражается в любви ко всему живому: «На земле начинается любовь, и ее нельзя приобрести вне земного пространства. То, что не возгорается на земле, не возгорится и после смерти» (II, 5, 41). Гогенгейм не устает говорить о том, что любовь проявляется в делах, которые остаются в вечности: «Наши дела заявят о себе в день воскресения всего человечества» [452] . В «Проницательной философии» человек называется «работником природы» (XII, 53). Он призван к исполнению замысла Божьего о творении, преображать и реализовывать то, что Бог сотворил и заложил в тварную природу. Похожие мысли вновь прозвучали уже в XX веке в творчестве Тейларда де Шардена, который, как и Гогенгейм, опирался на францисканскую традицию. [453]

Это оптимистическое отношение к творению и неиссякаемая надежда на спасение предохраняли Гогенгейма при всей страстности его религиозного рвения от уклонения в сектантство. Тейлард де Шарден также, несмотря на незначительные догматические отклонения от официального церковного учения, остался в ограде католической церкви. Гогенгейм свято верил в появление на римском престоле ангельского папы из утопического «золотого мира», который снимет с себя тиару, а вместе с ней «всю спесь, гордость, алчность, заносчивость и откажется от любых насильственных действий. Он будет отличаться смирением и воистину станет достойным наследником апостолов» (XII, 578). Папа блаженной жизни! В действительности ситуация складывалась иначе. Как пишет Гогенгейм в своей «Книге о познании», образ жизни духовенства не соответствовал евангельскому идеалу, а его представители менее всего напоминали апостолов, отрясающих сандалии от дорожной пыли. «Если ты хочешь, наподобие апостолов, стряхивать пыль с сандалий, скинь с себя дорогие одежды и почувствуй вкус бедности. Откажись от богатого прихода, где бы он ни был. Удались от общества верующих и пойди к неверным, которые, уж будь спокоен, не дадут тебе доходного местечка. Сандалии священников, кормящихся на приходе, чисты от пыли» (BdE, 45).

Рисуя портрет человека, стряхивающего пыль с сандалий, Гогенгейм вновь напоминает нам о странствующем враче, образ которого неразрывно связан с его жизнью. Его жизнь, полная трудов и печалей, принесла обильные плоды, несмотря на то что сам Гогенгейм слишком рано оставил этот мир, чтобы, по его словам, стать «мертвым или, что то же самое, божьим» (XIV, 102). В соответствии с духом его сочинений можно сказать, что его наследство не ограничивается несколькими гульденами, оставшимися после него в Зальцбурге. В наследство потомкам Парацельс оставил всю землю, которую он исходил, следуя за Христом.

Гогенгейм писал: «Земля остается и ждет наследника, который будет пользоваться ей, имея в душе страх Божий» (PS, 107). Во время своей жизни он немало говорил о красоте человеческого тела. И если прекраснейшим «украшением» (PS, 103) и субстанцией тела Гогенгейм неизменно называет сердце, то, упиваясь красотой тварного мира, он усматривал субстанцию земли в покрывающих ее «цветах и растениях» [454] .