Русская фантастика 2015 - Андрей Бочаров

Сойка стоит на цыпочках у окна и слушает, как дождь лупит о подоконник. Окно грязное, по нему стекает вода, и двора не видно за этим потоком. Совсем ничего не видно, только дождь стучит, можно его слушать. Или дышать на стекло, а потом возить по нему пальцем. Точка, точка, запятая. Это тоже сюжет.

Кэт на миг оторвалась от рисунка и вдруг натолкнулась на встречный взгляд чужака. Не искаженный болью, недоверием или страхом, ровный взгляд. Сеточка ранних морщин, легкий прищур.

– Покажи.

Голос у него такой же, как взгляд. Шершавый, отстраненный.

– Нет.

– Боишься меня?

– Не боюсь.

Сойка отвернулась от окна и подтвердила:

– Она вообще ничего не боится. Ей нельзя.

У девочки не было сомнений, доверять ли чужаку. Этот странный солдат ее вчера спас. Шагнул под пулю. Отец Николай всю ночь говорил с ним. Пытался оказать помощь и расспрашивал. Если священнику приходило в голову кого-то расспросить, этому «кому-то» оставалось только посочувствовать. Но Кэтрин достались лишь обрывки информации. Да, пытался остановить сообщников. Да, он действительно застрелил одного из своих. Второго прикончил Джей. К сожалению, у него не было нормального оружия. Только оставленный Диром пистолет «последнего шанса». Два ствола, два выстрела. Один – мимо. Один – в цель.

Теперь пистолет в рюкзаке Кэтрин. Патронов к нему нет, зато это – память о ребятах. Эту вещь они оба держали в руках…

– Одно дело «нельзя», другое – «не боюсь».

– Отец Николай так же говорит. Дело не в этом. Доделаю, тогда покажу.

– Кстати, где он? Он действительно ваш отец?

– Нет, он священник. Он ушел в ямы. К вечеру вернется.

– Ямы?

– Место на окраине. Там раньше были склады. Их разбомбили. От наземных построек вообще ничего не осталось, только сами ямы – провалы на подземные этажи. В них можно разжиться консервами. Или еще чем-нибудь. Только там трудно лазать, и обвалы бывают часто. Но вариантов нет: городские супермаркеты за двадцать лет вычищены до блеска.

– И что, там нет хозяев? Тех, кто контролировал бы… добычу?

– Там времянку не поставишь, не из чего. – Девушка пожала плечами, возвращаясь к работе. – До свалки далеко, если вы лохмачей имеете в виду. Да и провалиться можно в любом месте и в любой момент. Я там провалилась весной. Нога болела знаете как?.. Так что, так сложилось, что все на равных. Кому-то везет, кому-то нет. Да и людей в пригороде немного. Остались только те, кто не может уйти.

– И не боишься все это рассказывать? Ты же меня совсем не знаешь.

Кэт нахмурилась и выразительно посмотрела на укутанные ноги чужака. Что он может сделать, продырявленный да с больными, потерявшими чувствительность ногами?

Но чужак все равно был во многом прав. У нее опять не получилось его увидеть. Так, как она видела других. По-настоящему.

– Мне нельзя бояться, – повторила она свое всегдашнее заклинание. – Поэтому я не боюсь.

– Не бояться – глупо. Бесстрашны только безумцы, а ты на них не похожа. Страх помогает избежать опасности. Помогает выжить.

Кэт прикусила губу и уставилась в угол окна, в самую паутину.

– Страх, – задумчиво сказал чужак, – именно страх, а не паника, не ужас, не истерика, во многом помогает найти лучший выход… я не прав?

– Вы для себя правы. Не для меня, а для себя. Вам можно бояться, это так. Понимаете, страх, это не качество какого-то предмета, или человека, или явления… это качество отношения… мне трудно объяснить. Качество моего отношения к окружающему миру. Если я боюсь, то вижу неправильно. Искаженно понимаю мир, то есть по большому счету не вижу и не понимаю. И не смогу нарисовать.

Он промолчал. Кэтрин со злостью добавила:

– Но вас я не вижу. Не понимаю, почему. Ведь я не боюсь.

– Покажи. Рисунок.

– Пожалуйста. Все равно не знаю, как исправить…

Она даже поднялась и сама передала чужаку исчерканный кусок картона.

– Я не врач. Я не знаю, как вынуть из вас пулю. Тише, тише… прости господи. Девочки проснутся. Сейчас будет больно, ткань присохла.

– Послушайте… не надо со мной, как с младенцем. Я знаю, что долго не проживу.

– На все воля божья. Впрочем, я тоже не вижу, чем вас обрадовать. Разве только, воспаление пока небольшое. В больницу бы вас…

Звук разрываемой ткани, едва слышное проклятье.

Шорох, жестяное звяканье ведра, плеск.

Кэт осторожно выбралась из-под одеяла, на цыпочках подошла к двери.

Чужак полусидел на кровати, на которой раньше спали они с Сойкой, и брился. На одеяле лежало зеркало. В нем отражалась свечка и кусок потолка. Так вот зачем он вечером попросил отца Николая заточить нож.

Сам священник, щурясь, читал инструкцию к какому-то лекарству. Прочитал, отложил. Вынул из шкафа обойму прозрачных ампул. Прочитал название и вернул обратно.

– Вы видели, как она рисует? – без всякой связи с прежним разговором спросил чужак.

– Катя? Замечательно, правда? Очень талантливая девочка. Но, к сожалению, реалии таковы, что в наше время умение найти убежище от холода или еду – намного важней любого художественного таланта.

– Послушайте. Ваше предместье еще не весь мир. Есть места, где ее рисунки по-настоящему оценят.

– Это где? В горах? Где остатки нашего мятежного правительства лелеют старые обиды? Или… – он мотнул головой в сторону окна, – на свалке, где бродяги воюют с лохмачами из спортивного интереса, наличия пистолетов и отсутствия мозгов? Откуда вы вообще взялись – в этой форме и с этим оружием? Ограбили старый армейский склад?

– По ту сторону тоннелей…. Ее рисунки могли бы оценить там.

– А вы уверены, что там что-то есть, по ту сторону? Прошло двадцать лет. Никаких попыток выйти на наш уровень, никаких, даже тайных, контактов…

– Контакты… к черту. Ее нужно увести отсюда. Туда.

– Даже если это было бы технически возможно… вы всерьез думаете, что незаконная эмигрантка без образования и хоть какого-то понимания реалий большого мира… что она там будет кому-то нужна, востребована?

– Поговорим об этом потом.

Чужаку еще хватило сил отложить нож. Потом он упал на подушку, и лицо его исчезло в тени.

– Сойка, не дури, человеку же больно!

– Тебе больно?

– Нет. Сиди.

Она сидит на кровати рядом с чужаком, которого зовут Евгений Глебович, и смотрит, как под его руками неспешно рождается Красота. Он складывает фигурки из квадратных листочков и дарит их девочке. И так у него ловко выходит, что от избытка чувств Сойка начинает ерзать и подпрыгивать. И конечно, ему больно, но он не подает виду.

Кэтрин смотрит на чужака и опять не видит. Это ее, конечно, злит.

И картон кончился, не на чем рисовать. Только если на обоях. Но вряд ли кто-то одобрит такую наскальную живопись. Это пестрой бумаги хоть отбавляй. После Дира осталось несколько связок журналов с гладкими страницами и пестрыми картинками.

Прошло больше недели, дожди так и не сменились приличной погодой. Темный месяц. Но придут снегопады, и станет светло.

– Что это будет?

– Это? Большая такая бабочка. С усиками. Только мне нужна нитка.

– Чтобы ее подвесить?

К потолку были уже подвешены два журавлика и голубь.

– И для этого тоже.

Кэтрин больше нравились ажурные кубики и многогранные сферы. Они будоражили воображение и вызывали легкое чувство зависти – она так не может.

– Вы обедать будете?

– Конечно! – отозвалась Сойка. – Сейчас бабочку доделаем и будем…

Евгению Глебовичу за минувшие два дня так и не стало ни лучше, ни хуже. По-прежнему он спать мог только после укола, а волшебные ампулы заканчиваются, и больше, чем еще дня на три, их не хватит.

Отец Николай только пожимал плечами. Он делал, что подсказывала интуиция: менял повязку, смазывал кожу вокруг раны зеленкой. Кэт слышала изредка, как он тихонько молится, встав лицом к востоку.

– А отца Николая ждать не будем?

– Нет. Он просил не ждать. Вернется только к вечеру.

– Опять в ямах? Вы уже столько натащили, магазин открывать можно.

– А вот и нет. Не в ямах. Он ищет Вика. Птенца.

Он протянул Сойке законченную поделку, поморщился, и Кэт показалось, что он старше отца Николая. А может, он и вправду старше. Священника старит борода. Она почти вся седая, и на висках тоже седина. А у чужака… у Евгения Глебовича… у него волосы темно-русые, без намека на седые пряди. И щеки всегда гладко выбриты.

Непосредственная Сойка однажды спросила, зачем он бреется. Ведь таким острым ножом легко пораниться. «К тому же, кроме нас, никто ведь вас не видит. А мне вы и так нравитесь».

– Нет уж, Сойка. Человек всегда должен оставаться человеком. И выглядеть как человек, а не как заросшая обезьяна.

Помнится, это замечание очень развеселило отца Николая. Он даже демонстративно почесал свою роскошную бороду.

– Евгений Глебович… а ничего, если я спрошу?

Кэт налила бульон в глубокую тарелку, поставила на табурет у кровати больного.

– Спроси, конечно.