451° по Фаренгейту. Повести. Рассказы - Рэй Брэдбери

в одну сторону, то в другую. Мне все видно. Злейшие враги. Закоренелые грешники. Тут скверная погода, здесь ясная. Пикники. Трапезы. Клубничные праздники.

Он с важным видом тыкал выбивалкой то в одно место, то в другое.

– Ничего себе тут у меня, оказывается, пансиончик! – сказала бабушка, раскрасневшись от усилий.

– Здесь все расплывчато. Наклони голову, Дуг, прищурься. Вечером лучше видно, конечно, когда ковер дома, на полу, под лампой. И ты увидишь тени разных очертаний, светлые и темные, и следи, куда убегают нитки, ощути ворс, проведи рукой по волокнам. Пахнет пустыней, ни дать ни взять. Зной и песок, как в ящике с мумией. Видишь красную точку? Это Машина счастья полыхает!

– Наверняка кетчуп с какого-нибудь сэндвича, – заявила мама.

– Нет, Машина счастья, – возразил Дуглас, опечаленный тем, что она там горит.

Он-то надеялся, что Лео Ауфман все приведет в порядок, чтобы с лиц не сходили улыбки, чтобы его внутренний маленький гироскоп склонялся к Солнцу всякий раз, когда Земля норовила отклониться в открытый космос и во тьму. Но ничего подобного. Лео Ауфман такое учудил. Итог – пепел и головешки. Дуглас как врезал.

Бах! Бах!

– Смотрите, а вон зеленый электрокар! Мисс Ферн! Мисс Роберта! – воскликнул Том. – Би-би-и!

Бах!

Все рассмеялись.

– Вот тянутся узловатые жилки твоей жизни, Дуг. Слишком много кисленьких яблочек и солений перед сном!

– Какие, где? – вскричал Дуглас, пристально всматриваясь.

– Вот эта – через год. Эта – через два. А эта – через три, четыре, пять лет!

Бах! Скрученная выбивалка зашипела, как змея в подслеповатом небе.

– А на этой тебе расти и расти, – сказал Том.

Том стегнул ковер с такой силой, что из его сотрясенной до основания фактуры вышибло пыль пяти тыщ веков, которая застыла на один ужасающий миг в воздухе, пока Дуглас, щурясь, разглядывал содрогание орнаментов, и тут с немым ревом армянская лавина пыли обрушилась, и он навечно погряз в ней у них на глазах…

XIV[59]

С чего и как началась ее дружба с детьми, пожилая миссис Бентли уже запамятовала. Она частенько встречала их, подобно мотылькам и обезьянкам у бакалейщика среди капусты и связок бананов, улыбалась им, и они улыбались в ответ. Миссис Бентли наблюдала, как они отпечатывают следы на снегу, дышат осенними дымками, стряхивают вихри яблоневых лепестков по весне, но они не вызывали у нее опасений. Что же до нее, она содержала дом в безукоризненном порядке, все лежало на своем месте, полы усердно натерты, еда старательно законсервирована, шляпные булавки воткнуты в подушечки, а ящики комодов в ее спальне битком забиты разными разностями прошлого.

Миссис Бентли слыла хранительницей. Она сберегала билеты, старые театральные программки, обрезки кружев, шарфы, железнодорожные квитанции – все атрибуты и символы бытия.

– У меня целая стопка грампластинок, – частенько говаривала она. – Вот Карузо. Это было в 1916 году в Нью-Йорке. Мне было шестьдесят, и Джон был еще жив. Вот «Июньская луна», 1924-й, думаю, после кончины Джона.

Он был, в некотором роде, величайшей утратой ее жизни. Его единственного ей не удалось сохранить из того, что она больше всего любила касаться, слушать и созерцать. Джон пребывал в далеких луговых просторах, обозначенный датами, заключенный в ящик, сокрытый травами, и после него ничего не сохранилось, кроме шелкового цилиндра, трости и приличного костюма в шкафу. А все остальное пожрала моль.

Но она сохранила все, что было в ее силах. Ее платья с розовыми цветами, сдавленные в необъятных черных кофрах вперемешку с нафталиновыми шариками, и хрустальная посуда ее детства были доставлены ею в этот городок, когда она переехала сюда пять лет назад. Ее супруг владел доходными домами в нескольких городах, и, подобно шахматной фигурке из старой слоновой кости, она перемещалась с места на место, распродавая их один за другим, до тех пор пока не очутилась в этом странном городе, в обществе почерневших сундуков и уродливой мебели, окружавших ее, словно создания из первобытного зверинца.

История с детьми приключилась в середине лета. Миссис Бентли вышла на веранду полить плющ и узрела двух белобрысых девочек и маленького мальчика, разлегшихся на ее лужайке и наслаждающихся покалыванием несметного количества травинок.

В тот самый момент, когда пожелтевшая маска лица миссис Бентли улыбнулась им, из-за угла, тренькая, как эльфийский оркестрик, показался фургончик мороженщика, бренча и лязгая шероховатыми ледяными мелодийками, подобно тем, что умеют извлекать из хрустальных бокалов знатоки этого дела. Дети привстали, повернув головы, как подсолнухи к солнцу.

Миссис Бентли позвала:

– Хотите угоститься? Эй, сюда!

Фургончик мороженщика остановился, и в обмен на свои деньги она получила фирменное мороженое «Ледниковый период». Дети поблагодарили ее набитыми снегом ртами, смерив ее взглядами от туфель на пуговичках до седой шевелюры.

– Хотите попробовать? – спросил мальчуган.

– О нет, дитя мое. Я постарела и заледенела. Я не оттаю и в самый жаркий день, – усмехнулась миссис Бентли.

Они отнесли крошечные леднички на веранду и уселись на диван-качалку.

– Я Алиса, она – Джейн, а он – Том Сполдинг.

– Как это мило. А я миссис Бентли. Меня величали Хелен.

Они уставились на нее.

– Не верите, что меня звали Хелен?

– Я не знал, что у старых дам бывают имена, – сказал Том, моргая.

Миссис Бентли суховато усмехнулась.

– Он хочет сказать, что к ним не обращаются по именам, – сказала Джейн.

– Дорогуша, когда тебе будет столько, сколько мне, и тебя не будут звать Джейн. Старость ужасно церемонна. Только «миссис». Молодежь не станет обращаться ко мне по имени Хелен. Слишком фамильярно.

– Сколько вам лет? – спросила Алиса.

– Я еще застала птеродактилей, – ухмыльнулась миссис Бентли.

– А все-таки?

– Семьдесят два.

Они призадумались, посасывая свое заледенелое лакомство.

– Это много, – сказал Том.

– Я не изменилась с тех пор, когда была в вашем возрасте, – сказала пожилая женщина.

– В нашем возрасте?

– Да. Когда-то я была такой же хорошенькой девчушкой, как ты, Джейн, и как ты, Алиса.

Молчание.

– Что случилось?

– Ничего.

Джейн встала.

– О, надеюсь, вам не нужно рано уходить. Вы еще не закончили… Да в чем дело?

– Моя мама говорит, что врать нехорошо, – сказала Джейн.

– Разумеется, нехорошо. И даже очень плохо, – согласилась миссис Бентли.

– И слушать чужое вранье.

– Да кто же тебе врет, Джейн?

Джейн посмотрела на нее, а потом раздраженно отвела взгляд.

– Вы и врете.

– Я?

Миссис Бентли рассмеялась и прижала свою сморщенную лапку к увядшей груди.

– О чем?

– О своем возрасте. О том, что вы были маленькой девочкой.

Миссис Бентли остолбенела.

– Но много лет назад я действительно была такой же,