Круглый год с литературой. Квартал третий - Геннадий Красухин

Если это была удача, то впечатление такое, что автор захотела продублировать её. И она занялась дубляжом.

Смотрите:

«Таня прошла через двор к палисаднику. Возле сирени на самом солнцепёке росли в палисаднике весёлые цветы мальвы. Таня подняла голову к розовым бутонам, – как они высоко растут! – взялась рукой за шершавый стебель; стебель покачнулся, и капелька росы из алого цветка упала ей прямо на лицо.

–  Ещё один расцвёл! – закричала Таня. – Мамушка, гляди – самый красный развернулся! Вот бы наш папка поглядел, если бы жив был, – он бы обрадовался!

Мать сжала губы и ничего не ответила. У Тани отца не было – он погиб на войне.

–  А что, не правда? – сказала Таня. – Не обрадовался бы? А ты сама всегда говорила, что папка эти цветы любил!

–  Любил, – ответила мать.

С шумом пролетела стайка маленьких чёрных ласточек, нагрянула на старую берёзу.

–  Любил он эти цветы… – повторила мать, – и ласточек любил. Ишь как кричат, как рты разевают! Уже оперились, а всё ещё у матери корму просят.

Пролетела, просвистела синим крылом большая ласточка, поймала на лету козявку и сунула детёнышу в широкий жадный рот.

Маленькая птичка трепыхнула крылышками и чуть с ветки не свалилась. А остальные ещё пуще подняли крик.

В это время пришёл дедушка. Он убирал на конюшне лошадей, потому что он колхозный конюх.

Дедушка стал мыть руки под рукомойником. А бабушка увидела из окна, что дед пришёл, и закричала:

–  Эй, народ честной, идите завтракать!»

И дальше:

«Хорошо, если бы все были дома!» – думала Зина, поднимаясь по лестнице через две ступеньки. Ей казалось, что она очень давно отсутствовала, так давно, что даже немножко соскучилась.

У двери сидел светло-серый кот Барсик. Он увидел Зину, встал и мяукнул, глядя ей в глаза своими круглыми, прозрачными, как виноградины, глазами.

–  А, домой хочешь? – сказала Зина. – Я тоже хочу!

Зина позвонила, дверь открылась, и они вместе с Барсиком вошли в квартиру.

–  Ух, целый веник принесла! – закричал открывший двери Антон. – Дай мне листиков!

Из комнаты уже сыпались, как горох, отчётливые, маленькие шажки – бежала Изюмка. По-настоящему Изюмку звали Катей, но мама уверяла, что у Кати чёрные глаза, как изюминки в белой булочке, да так и прозвали её Изюмкой. Изюмка, не замедляя хода, подбежала к Зине и схватилась за её пальто.

–  И мне! – ещё громче, чем Антон, закричала она. – И мне листиков!

–  Вот налетели на меня! – засмеялась Зина. – Со всеми поделюсь, не кричите только… Антон, а мама дома?

Мама уже стояла в дверях комнаты в своём домашнем полосатом платье с подвёрнутыми рукавами и в синем фартуке, с которым почти не расставалась.

–  Долго вы как! – сказала она с упрёком, а добрые серые глаза её светились от улыбки. – Я уж думала, не случилось ли чего… Садись скорее за стол, сейчас соберу поесть».

Я сказал дальше? Но дальше не было. Приведены отрывки из разных повестей. А как будто из одной, правда? Да и как будто не из повести, а из какого-то беллетризованного газетного очерка.

Ну, а как обстоит дело с историческими книгами Воронковой?

«Александр молчал, лишь изредка пригубливая чашу с вином. Иногда он взглядывал на отца и тут же, нахмурясь, опускал ресницы. Филипп весь вечер не замечал Александра, не глядел в его сторону.

«Каким чужим он мне стал, – горько думал Александр, – каким чужим и даже враждебным!»

Давно ли они с отцом стояли в одном строю перед грозным врагом! Ему хотелось провалиться сквозь землю, чтобы не видеть и не слышать того, что здесь происходит.

Против него за столом сидел, развалившись, рыжий Аттал. Красный от вина, с мокрым лоснящимся ртом и черными, как маслины, глазами, он был отвратителен Александру.

Аттал уже чувствовал себя самым близким человеком македонскому царю, он уже снисходительно поглядывал вокруг себя на царских этеров и полководцев. Александра он словно не видел, его пьяные, маслянистые глаза глядели на царского сына как на пустое место.

Заметив, как вздрагивают у Александра ноздри, какое бешенство сверкает в его глазах, Гефестион старался отвлечь его разговором, начал было читать первый пришедший в голову стих «Илиады».

Но тут грузно поднялся Аттал. Вскинув кверху свою чашу и расплёскивая вино, он громко провозгласил, обращаясь к гостям:

– Теперь молите богов, македоняне, чтобы боги даровали нашему царю македонскому Филиппу законного наследника!

Александр вскочил, будто его ударили плетью.

– А меня, негодяй, ты что же, считаешь незаконным, что ли? – крикнул он.

И, размахнувшись, швырнул в Аттала свою тяжёлую золотую чашу.

Филипп, не помня себя от ярости, выхватил меч и бросился к сыну. Но тут же, споткнувшись, пошатнулся и с грохотом свалился на пол.

Александр, пылающий, будто охваченный заревом пожара, вышел из-за стола. Он обернулся к отцу с презрением и насмешкой:

– Смотрите, друзья, мой отец хочет идти в Азию, а сам не может дойти от стола до стола! […]

И вот наступил день, когда вестники принесли важную новость, нарушившую тишину эпирского двора, – у Клеопатры родился сын!

– Ты понимаешь, что грозит моему сыну? – обратилась Олимпиада к брату, царю Александру.

– Но что может грозить Александру? Ведь он старший, – возразил брат.

Александр эпирский боялся Филиппа. Он окружил Олимпиаду теплотой и вниманием, но никак не мог скрыть своих опасений. Если Филипп разгневается и двинется к нему, в Эпир… Сдобровать ли им всем тогда?

– Ты недальновиден, брат мой, – резко и настойчиво продолжала Олимпиада, – а я тебе скажу, что будет дальше. Клеопатра заставит Филиппа признать своего сына наследником, и тогда Филипп отстранит Александра от царства.

Александр слушал эти тревожные речи, и ему становилось не под силу сохранять хотя бы внешнее спокойствие. Неужели отец, который доверял ему, ещё шестнадцатилетнему, царство, которому он предоставил честь решить битву при Херонее, с которым он делился, как полководец с полководцем, своими военными замыслами, – неужели он теперь отстранит Александра? Как это может быть?

– Как это может быть? – повторил и царь эпирский. – Александр – старший сын царя. Что можно сказать против его права наследовать царство? Нет, тут ничего сказать нельзя.

– Можно, – глухим голосом возразила Олимпиада, – можно сказать. И говорят.

Оба Александра – и брат и сын – удивленно глядели на неё.

– Что говорят?

– Что у моего сына Александра мать чужеземка – вот что говорят!»

А здесь автор – как бы репортёр. Характеры героев не выражаются, а описываются. То есть перед нами всё тот же беллетризованный очерк.

А это значит, что написала Любовь Фёдоровна много, а писательницей была небольшой.

Она умерла 20 января 1976 года.

«Вот начало ваших Записок. Все экземпляры уже напечатаны и теперь переплетаются. Не знаю, возможно ли будет остановить издание.

Мнение моё, искреннее и беспристрастное, – оставить как есть.

«Записки амазонки» – как-то слишком изысканно, манерно, напоминает немецкие романы. «Записки Н. А. Дуровой» – просто, искренне и благородно. Будьте смелы – вступайте на поприще литературное столь же отважно, как и на то, которое вас прославило. Полумеры никуда не годятся.

Весь ваш А. П.

Дом мой к вашим услугам. На Дворцовой набережной, дом Баташева у Прачечного моста».

«А.П». – это А. Пушкин. Кому он пишет, кого уговаривает не страшиться на литературном поприще, понятно из письма. Его адресат: Надежда Андреевна Дурова, знаменитая кавалерист-девица, влюбившаяся в Александра I, который разрешил ей остаться в армии в чине подпоручика Мариупольского гусарского полка под мужским именем Александрова Александра Андреевича.

В Отечественную войну она командовала полуэскадроном. Участвовала в нескольких сражениях, была ранена в ногу, произведена в поручики и служила ординарцем у Кутузова.

Вышла в отставку в чине штабс-ротмистра.

Пушкин, заинтересовавшийся её биографией, оценил её литературный стиль, собираясь печатать её записки в своём «Современнике».

Это она, Надежда Андреевна, родившаяся 17 сентября 1783 года (умерла 2 апреля 1866-го), предложила Пушкину не называть её фамилию, а назвать её сочинение «Записки амазонки».

И Пушкин, не терпевший пошлости, учуял её в названии и вежливо, но твёрдо отвёл его.