Дом неистовых клятв - Оливия Вильденштейн

так быстро пали. Честно говоря, я и сам порядком удивился. Но надо признать, что наша идея поменять внешность, — он обводит рукой двойников Данте, — была гениальной.

— Моя идея.

Высокомерный комментарий Данте закрывает Таво рот на целую благословенную минуту, но затем настроение рыжеволосого мужчины меняется, и его лицо начинает сиять.

— Твоя идея, но кто вообще узнал про этот знак?

Он указывает на себя большими пальцами обеих рук.

— Я видел, как Мириам рисовала его на себе, когда мы пересекали море. Я вырубил её и с помощью её окровавленного пальца нарисовал знак на своей руке. Видела бы ты лицо Данте, когда я вошёл в его каюту.

Я хмурюсь, и мои брови опускаются. Значит, это придумала не Мириам.

— И ты был в образе Росси, идиот.

Данте качает головой, и украшения на его длинных косичках звенят, точно дверной колокольчик.

— Да, да. Просто я думал о нём в тот момент. Хвала Котлу, что магический знак не изменил мой голос и цвет глаз, иначе я мог остаться без головы.

Мне хочется улыбнуться, так как если бы он чуть дольше подсматривал за Мириам, он мог бы узнать, как рисовать этот знак полностью.

— Я, конечно, очень люблю слушать, как хвастают мужчины, но мне интересно, какой шаг должен быть следующим, согласно вашему гениальному плану?

Я прижимаюсь кончиками пальцев ко льду, жду, когда они прилипнут к нему, и резко дёргаю вверх. Затем я провожу большим пальцем по подушечкам и чувствую, что они мокрые, но не могу понять отчего — от воды или крови. Если я посмотрю на них, я могу привлечь к ним внимание своих врагов, поэтому я решаю просто нарисовать свой любимый знак — ключ.

— Мы ждали, когда ты очнёшься, чтобы отправиться обратно в Люс, — настоящий Данте смотрит на Таво-Данте.

— Я предложил отправиться раньше, пока ты была без сознания, но Данте хотел, чтобы ты почувствовала.

— Почувствовала что?

Я прижимаю руку к знаку и жду, когда моя рука пройдет сквозь лёд, но этого не происходит. Мерда.

Настоящий Данте проводит ножом вверх по моему бедру, ещё больше разрезая ткань штанов и мою плоть. Кровоточащая рана начинает гореть, но я не издаю ни звука. Даже моё дыхание остаётся спокойным и тихим. Любой другой увидел бы во всём этом только акт истязания, но мой внутренний оптимист видит в этом доступ к безграничному источнику магии.

— Что ты хочешь, чтобы я почувствовала, Данте?

Он подносит кинжал к своему лицу и вертит его, почти восторженно наблюдая за тем, как кровь стекает по железному лезвию.

— Как твоя пара исчезнет из твоей жизни.

Он опускает кинжал, и злобная улыбка приподнимает его щёки.

— Похоже, что если он убьёт потомка Мары — любого из них — он потеряет свою человечность.

Моё сердце останавливается. Срывается с места. И снова останавливается.

— Откуда ты узнал эту информацию? — тон моего голоса остаётся ровным, хотя всё внутри меня сжимается.

— Солдати Ластра слышал ваш разговор с Юстусом.

— Он понимал шаббианский?

— Нет. Но вы ведь говорили не только на языке колдуньи?

Черт. Это так. Но Юстус всегда рисовал магический знак тишины. Может быть, он делал это неправильно?

— В общем, мы узнали много чего интересного, пока вас подслушивали. Самым неожиданным было то, что мой брат оказался мне родным только по матери. Я даже не уверен в том, что Марко был в курсе.

Мерзкое лицо зеленоглазого солдата встаёт у меня перед глазами, и я почти желаю, чтобы он был жив, чтобы я могла вогнать меч ему в грудь. Представляя эту сцену, я смотрю на белоснежную форму Данте. Где это он потерял свои золотые доспехи? Во время своего великого побега? Или он оделся так, чтобы его нельзя было отличить от остальных?

Я уже готова спросить его об этом, но вдруг замечаю, что только у него есть шпоры на сапогах. Мои губы растягиваются в улыбке, когда я понимаю, почему на нём нет доспехов — потому что он не смог сделать доспехи для всех остальных участников своей маленькой команды. Наверное, именно поэтому на его глазу нет повязки.

Ах, дорогой Данте, похоже, твой ум оказался не таким же острым, как сосульки в этой пещере.

— Фэллон, что происходит? — голос Бронвен звучит очень нервно.

— Этот сифилитик хочет перерезать мне вены с помощью тела Лора и выпустить из меня всю кровь.

Люсинцам же я говорю:

— Чтобы я могла разбудить Лора, мне надо развязать руки.

— Разбудить? — восклицает Таво.

— Ну, вы же хотите, чтобы он убил меня, верно?

Данте фыркает.

— Ты, кажется, неправильно нас поняла.

Он приставляет окровавленный кинжал к моему горлу.

— Его не нужно будить. Твою артерию можно и без этого проткнуть его клювом или когтями.

ГЛАВА 81

Мою грудь начинает покалывать, словно моё сердце покинуло тело и перестало качать кровь. Когда суть вероломного плана Данте начинает доходить до меня, холод проникает мне под кожу и наполняет мои вены, превращая кровь в кисель.

— Данте, если умру я, Мириам тоже умрёт.

— Да. Я знаю, — он испускает глубокий вздох. — А если умрёт она, то я потеряю защиту от шаббианской магии и способность колдовать. Какая жалость, ведь мне так и не удалось в полной мере насладиться этим умением, так как моя чернильница сбежала, — он вздыхает. — Но я чистокровный фейри, и к тому же король. Как ты однажды справедливо заметила, мне не нужна дополнительная магия.

Я пытаюсь придумать аргумент, который положит конец этому безумию.

— Вообще-то, ты также принадлежишь к её роду, так что ты тоже умрёшь.

Я блефую, но надеюсь, что он этого не поймёт.

Он слегка хмыкает.

— Если бы это было так, мы все давно бы умерли вместе с моим отцом, но мы живы.

Я облизываю губы и пробую снова:

— Ты ведь в курсе, что шаббианцы придут за тобой, как только магический барьер падёт.

— Я буду готов их встретить.

— Они убьют тебя.

— Возможно, но, по крайней мере, я избавлю мир от скверны, которую они породили.

Перестав притворяться мёртвым, моё сердце издаёт такое множество ударов разом, что я чувствую вкус меди во рту.

— Ты готов умереть?

— Да, мойя. Я готов стать мучеником, а мученики становятся легендами, о которых помнят вечно.

— Единственное, кем ты станешь, это героем поучительной истории.

Таво разминает шею, наклоняя голову из стороны в сторону.

— Ты не шутил, когда сказал, что она стала циничной.

Он хлопает в ладоши, и звук хлопка уносится далеко вглубь пещеры.

— Не пора ли начинать