Лавр Корнилов - Александр Ушаков

К рассвету 1 (14) марта войска через железнодорожный мост переправились на другой берег Кубани. Сам мост было решено не взрывать, а лишь временно вывести из строя, организовав на нем крушение двух встречных поездов. К вечеру отряды сосредоточились в ауле Шенджий, где оставались весь следующий день. Здесь были подсчитаны наличные силы. Всего в строю находилось 2185 человек. Из этого числа было 1835 офицеров и 350 казаков{599}. Артиллерия была представлена девятью легкими орудиями, сведенными в батарею{600}. Значительную часть беглецов составляли гражданские лица, включая членов правительства и большинство депутатов рады. Были среди гражданских и столичные политические деятели, вроде М.В. Родзянко, ранее нашедшие приют в Екатеринодаре.

3 (16) марта отряд перешел в станицу Пензенскую. Разведчики, посланные в соседние станицы, сообщили, что они заняты хорошо вооруженными силами красных. Для кубанского отряда это был самый тяжелый день. Покровский фактически самоустранился от происходящего. Говорили, что он пьет, закрывшись в своей комнате. «В армии, — вспоминал участник похода, — началось брожение, грозившее вылиться в раскол. Ходил даже слух о предложении одной части арестовать командующего и назначить другого. Ночь около квартиры полковника Покровского стоял караул для предупреждения возможного ареста»{601}. Небольшая группа казаков все же отделилась и ушла в Майкопский отдел.

Кризис был готов разразиться в любую минуту, но в это время от местных жителей стало известно, что в направлении восточнее Екатеринодара в последние сутки была слышна артиллерийская стрельба. Это сразу возродило надежды. Противником, противостоявшим большевикам, несомненно должен был быть Корнилов, а это означало, что не все потеряно. Обратим внимание — и Добровольческая армия, и кубанцы явно преувеличивали силы друг друга.

Командование кубанского отряда приняло решение оказать помощь Корнилову, предприняв диверсию в направлении Екатеринодара. В ночь на 7 (20) марта была захвачена переправа через Кубань у станицы Пашковской в непосредственной близости от столицы края. Два дня добровольцы удерживали занятый ими плацдарм, но никаких сведений о Корнилове в течение всего этого времени получить не удалось. На вызовы по радио никто не отвечал (у Корнилова не было радиостанции), не было слышно и орудийной стрельбы.

Один из тогдашних кубанских командиров подполковник В.Г. Науменко вспоминал: «Настроение отряда было подавленное. Большинство не понимало движения взад и вперед в районе Екатеринодара, Пензенской, Лакшукая. Подавленность еще больше усилилась, когда стало известно, что полковник Кузнецов, не исполнив возложенной на него задачи, ушел со своим отрядом в неизвестном направлении, уведя с собою лучшую часть нашей конницы… Такое положение привело некоторых участников похода в отчаяние, и усилился уход из отряда отдельных лиц. Как потом выяснилось, почти все они погибли»{602}.

Вечером 9 (22) марта атаман Филимонов собрал на совещание старших начальников, руководителей правительства и рады. Здесь было решено вернуться к прежнему плану и пробиваться в горы. Беда была в том, что и Пензенскую, и Шенджий после ухода добровольцев немедленно заняли красные. Оставалась единственная возможность — идти лесными тропами вдали от населенных пунктов. Уничтожив лишние телеги, бросив часть орудий и радиостанцию, отрад двинулся в путь.

У станицы Калужской добровольцы столкнулись с значительными силами противника. Бой был тяжелым и кровопролитным. Красные отступили, но было ясно, что на следующий день сражение возобновится. Именно в этот момент, когда ситуация казалась безнадежной, на отряд Покровского случайно наткнулся корниловский разъезд. Состояние духа кубанцев характеризует следующая деталь: командовавший разъездом штаб-ротмистр Баугис был взят под стражу, так как из-за отсутствия документов и нерусского акцента в нем заподозрили большевистского комиссара[13]. Только прибытие на следующий день второй группы посланцев Корнилова во главе с полковником В.П. Барцевичем, лично знакомым некоторым кубанским офицерам, убедило их в том, что это не провокация.

На рассвете 12 (25) марта Покровский выехал для свидания с Корниловым в аул Шенджий, накануне занятый Добровольческой армией. Перед отъездом правительство «для престижа» произвело Покровского в генералы. С этой же целью ему были приданы конвойная сотня и сотня черкесов. В Шенджий Покровского встречали криками «ура». Впрочем, командование Добровольческой армии вело себя более сдержанно.

Покровский был приглашен на обед, на котором присутствовали Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский и Марков. Деникин вспоминал эту встречу: «В комнату… вошел молодой человек в черкеске с генеральскими погонами — стройный, подтянутый, с каким-то холодным металлическим выражением глаз, по-видимому, несколько смущенный своим новым чином, аудиторией и предстоящим разговором»{603}. После того как обе стороны обменялись информацией о состоянии дел, зашла речь о главном. Корнилов ультимативно потребовал, чтобы кубанский отряд был влит в состав Добровольческой армии и подчинен общему командованию. Покровский отстаивал сохранение отдельного кубанского отрада с подчинением его Корнилову лишь в оперативном отношении. По его словам, кубанское правительство хочет сохранить собственную армию, что «соответствует конституции края». Расформирование же кубанских частей вызовет недовольство и брожение в войсках. Алексеев не выдержал и вспылил:

— Полноте, полковник, извините, не знаю, как вас и величать. Войска тут ни при чем. Мы знаем хорошо, как от носятся они к этому вопросу. Просто вам не хочется посту питься своим самолюбием.

Корнилов был категоричен:

— Одна армия и один командующий. Иного положения я не допускаю. Так и передайте своему правительству{604}.

Стало ясно, что вопрос об объединении вызовет еще немало споров. Пока же приходилось решать насущные проблемы. Оба отряда разделяло всего 18 верст, но между ними лежала станица Ново-Дмитриевская, где укрепилась почти трехтысячная группировка красных. Ранним утром 15 (28) марта Корнилов двинул армию в путь. Дул пронизывающий ветер, шел мелкий холодный дождь. Часов около девяти появилось солнце, но почти сразу вновь скрылось за темными тучами. Около полудня еще сильнее похолодало и пошел снег. Мокрые шинели добровольцев превратились в ледяные панцири, промерзшие руки отказывались держать винтовки. Перед станицей путь армии преградила река Черная. Не слишком широкая в обычное время, сейчас она превратилась в бурлящий поток, мутный и холодный.