Время демографических перемен. Избранные статьи - Анатолий Вишневский

Харьков, 7/XII–76 г.

Где-то в мире происходят интересные события, а я все один. «Одинокий бизон» от демографии. Об этих интересных вещах я узнаю совершенно случайно. Вот, например, вчера получил дошедший до меня кружным путем через ЦСУ СССР доклад П. В. Гугушвили «О формировании семьи в аспекте воспроизводства населения». Этот доклад автор сделал на Всесоюзной конференции в Тбилиси (12–14 октября). А я и не знал о ней ничего… Я делаю всяческие попытки выйти из «демографической» изоляции, но пока толку мало… Мои статьи лежат у Саши Кваши, Вовы Пискунова и даже у Андрея Волкова (в последнем я не убежден, но ведь он имеет отношение к литературному наследству Ф. Д. Лившица, а тому я давно передал статью «Об одной форме выражения средних»). Я просил помочь мне с привлечением к работе зам. директора Ин-та экономики в Одессе, Боярского и Волкова, но ответа все нет. Я даже и не обижаюсь – у каждого свои дела, и некогда думать о где-то прозябающем старике. Несколько человек – Сонин, Урланис и др. – нахваливали мою книжку и тут же оговаривались, что они «сейчас рецензий не пишут»! А хотелось бы увидеть рецензию в печати. Но, увы!..

Даже демографическая редакция, которая раньше мне посылала 3–4 книги в год на рецензирование и всегда хвалила мои рецензии, забыла о моем существовании. Вот так-то!

Перечел и ужаснулся – столько я тут навел всяческой «мерехлюндии». Лучше напишите о себе, о своих планах, о новых книгах, о демографических новостях и перспективах. Всегда очень радуюсь В/письмам. Привет друзьям и товарищам…

Ваш М. Курман

Харьков, 18 декабря 1977 г.

…Пишу Вам это письмо, находясь в состоянии тяжелого заболевания. Вы, вероятно, помните, что уже во время моего майского пребывания в Москве я себя плохо чувствовал. Это недомогание продолжалось все лето, пока 29 сентября не произошло следующее. Я на автобусе ехал в Университет, чтобы оформить подписку на газеты и журналы на 1978 г. И вот в пути произошел приступ удушья с отдачей в левую руку (рука как бы застыла). Я с трудом добрался до Университета.

Там меня повели в медпункт, уложили на койку и сделали укол… Когда я отлежался, меня посадили в такси и отправили домой. Несколько дней я не выходил. Затем как будто все прошло. Я опять стал выходить. Мы стали готовиться к поездке в Ленинград, где неплохо отдохнули в 1973 г. и в 1975 г. в Зеленогорске, в Доме Архитектора. Но в октябре опять начались рецидивы сентябрьского приступа. Началось хождение к врачам, а затем врачей – участкового, зав. отделением, доцента – ко мне. Сделали уже три ЭКГ – последние две на дому. Первая была плохая – ярко выраженный острый приступ стенокардии (врач сказал также и прежнее название – грудная жаба). Последующие ЭКГ были несколько лучше, но все же они остаются неудовлетворительными. Врачи поликлиники диагностируют болезнь как хроническую, «привозной» доцент – как микроинфаркт. Так или иначе, но вот больше месяца как я не выхожу из дома… прописали мне полупостельный режим, что на языке врачей означает: все время лежать и подниматься только для приема пищи и других неотложных нужд. В связи с таким режимом нарушилось нормальное функционирование других органов. Вот такие пироги!..

…Я буду делать все, что велят врачи, – мне, честно говоря, не хочется сдаваться. Но если будет иной – неоптимальный – вариант исхода, то – на худой конец – и это не страшно. Мне почти 72,5 лет, что не так уж и мало (выше средней продолжительности жизни мужчины), тем более если учесть мою биографию. Единственное, чего бы я не хотел, – это потерять возможность самообслуживания на длительное время. Не хотелось бы еще и терпеть боли продолжительное время.

Толя! Я хочу, чтобы при реализации второго варианта (все мы под Богом ходим) Вы взяли на себя труд позаботиться о моем архиве. Я не склонен преувеличивать роль своей личности в демографии, но все же мне кажется, что работа, над которой я тружусь около 2‑х лет: «Важнейшие структуры населения СССР» – представляет определенный интерес. Я знаю трудности с изданием, но это уже другой вопрос. Представляется, что некоторые высказанные в работе положения, разработанная система показателей, собранные данные и сделанные расчеты не должны пропасть. Я уже написал 5 глав. Все они лежат на полке над моим столом. Мне очень дороги и мои скромные опусы по теории чисел под общим названием «Несколько задач из области диофантова анализа». Хотя «теоретико-численники», к которым я обращался, и говорят, что современная теория чисел этими вопросами не занимается, но мне хочется думать, что это не так. В частности, перспективен путь решения этих задач на ЭВМ…

А если реализуется оптимальный вариант, на что я надеюсь, тогда на сцену выдвигаются текущие дела – статья в В[ашем] сборнике, статья в сборнике ЦЭМИ у Нинель Ефимовны Рабкиной, рецензия на мою книжку, статья в «Вестнике статистики», которая, видимо, не выйдет.

Всегда Ваш М. Курман.

А вот одно из последних писем.

Харьков, 15-XI–79

Дорогой Толя!

Получил Ваше пространное поздравительное письмо, вложенное в присланную Вами книгу. Дважды спасибо: за книгу и за письмо. Вы меня не забываете, «подкармливаете» духовной пищей, и это так для меня важно. Вы пишете, что истолковали мое молчание в ответ на Ваше предыдущее письмо как свидетельство моей неудовлетворенности письмом. Честно говоря, я действительно не удовлетворен, но не письмом, а сложившейся ситуацией. Как там ни говори, но перспектив для публикации – а значит и для целенаправленной работы – у меня не предвидится ни в «Статистике», ни у Вас в НИИ, ни в МГУ….Я обдумывал Ваше (и Андр[ея] Гавр[иловича]) предложение мне заняться мемуарами. Вряд ли из этого что-нибудь получится. Ведь для такой работы необходимо порыться в архивах, а это можно сделать только в Москве и, пожалуй, в Ленинграде; в Харькове же нет никаких материалов о тех демографах, которых я знавал, да и о том периоде в истории демографии.

Таким образом, вряд ли из меня выйдет историограф отечественной демографии. Но моя неудовлетворенность ни в коей мере не относится к Вашему (и Андр. Гавр.) отношению ко мне: я знаю, что Вы рады бы мне помочь, да не в силах, видимо.

Вопреки всему, я немного занимаюсь. (Сейчас работаю над динамикой числа детей в семье. Кажется, что-то получается.) Написал и послал в журнал «В мире книг» рецензию на книгу Б. Ц. Урланиса «Эволюция продолжительности жизни». Из редакции получил 12 октября письмо такого содержания: «Ваш материал будем готовить в один из очередных номеров нашего журнала с изрядными сокращениями». Интересно, когда рецензия появится (в каком номере) и что от нее останется?

Кончаю. Привет Марине и друзьям демографам.

Р. S. Насчет Э. Россета. Почерк у меня действительно плохой. Печатать же некому – Р.Л. серьезно болеет (я Вам писал).

Помочь М. В. было трудно по разным причинам, но главной, видимо, все же была та, что убитая демография все никак не могла по-настоящему воскреснуть. Казалось бы, что за проблема в огромном университетском центре – Харькове найти скромное место преподавателя демографии. Но такого места не было, ибо ее нигде не изучали и не преподавали. Исключением была Москва, но и здесь и в 1960‑е, и в 1970‑е годы все было зажато идеологическим контролем, даже слабые попытки сказать свежее слово встречали постоянное сопротивление.

Вот несколько штрихов, помогающих понять атмосферу тех лет. В 1965 г. в Киеве была опубликована повесть «Род людской». В ней в «художественной форме» рассказывалась история идейного противостояния советского демографа-гуманиста Петра Григорьевича Великанова и французского мальтузианца Мишеля Савана. Автором «повести» был В. Ф. Бурлин, начальник управления переписи населения ЦСУ Украины. Прообразом же его героя был П. Г. Подъячих, его непосредственный московский начальник, руководитель аналогичного управления ЦСУ СССР и многолетний представитель СССР в Комиссии ООН по народонаселению. Там он и боролся с Саваном.

В повести несчастный Саван буквально раздавлен аргументацией и благородством своего советского оппонента. Он срочно перековывается и после своей первой, мальтузианской книги пишет две новые – антимальтузианские. За это его увольняют из Национального института демографических исследований, он остается без средств к существованию, и тут бы ему и погибнуть, если бы благородный Великанов не организовал публикацию его книг в СССР и других «социа листических» странах. Но все равно удары судьбы слишком тяжелы для бедного Савана, он переносит инфаркт и, в конце концов, умирает.

На деле же Великанов-Подъячих боролся не только с Саваном и не только в Нью-Йорке. Там-то борьба была как раз бутафорской. Его звезда взошла после опорочения переписи населения 1937 г. и ареста большинства ее ведущих участников. В 1960‑е годы появились признаки их реабилитации и возрождения демографии, и Подъячих бросил весь свой вес, тогда немалый, чтобы доказать ненужность демографии как самостоятельной науки в СССР и запятнать тех, кто пытался хоть как-то пробудить в стране демографическую мысль. Он непрестанно писал письма в разные высокие инстанции, требуя окоротить чрезмерно свободомыслящих (так ему казалось) демографов и «защитить марксизм-ленинизм». В декабре 1970 г., например, он в очередной раз взывал к ЦК КПСС, прилагая «новые данные об искажении и ревизии взглядов Маркса, Энгельса и Ленина в советской печати», и требовал приструнить отступников. <…> «У нас уже несколько лет такие работы, как… брошюра Гузеватого (речь шла о брошюре Я. Н. Гузеватого «Программы контроля над рождаемостью в развивающихся странах») и “Один день Ивана Денисовича” Солженицына легко публикуются… У нас много говорится о необходимости борьбы с буржуазной идеологией, а на деле в печати легче выступить тем, кто в своих работах льет воду на мельницу буржуазных идеологов».