Популярная психологическая энциклопедия - Сергей Степанов

Как же происходят такие недоразумения? Ответом на этот вопрос может послужить реальный жизненный пример, о котором любят упоминать биографы Альфреда Адлера. В школе будущий психолог не отличался усердием и успехами не блистал. Хуже всего давалась ему математика. Вконец раздосадованный учитель вызвал однажды его отца и посоветовал забрать мальчика из школы ввиду его полной неспособности к наукам. В качестве альтернативы учитель предложил отдать Альфреда в подмастерья к сапожнику!

К счастью, Адлер-старший не послушался совета. А юный Альфред решил доказать учителю его неправоту и с усердием засел за математику. Через год он был первым учеником в классе.

Остается только догадываться, сколько послушных отцов вняли учительским советам и сколько потенциальных ученых, мыслителей и творцов были в результате обречены стать заурядными ремесленниками.

На протяжении веков большинство педагогов сходились во мнении, что одни дети более способны к учению, чем другие, а есть и такие, которые в силу ограниченности ума и вовсе к учению не способны. Обучать первых было легко и приятно, вторых – труднее, но тоже возможно. От третьих по возможности старались избавляться, если только решением проблемы не выступал родительский кошелек или титул – принцу, будь он хоть трижды тупица, образование было обеспечено.

Не будем, однако, забывать, что на протяжении почти всей многовековой истории человечества образование исчерпывалось усвоением весьма ограниченного круга знаний и умений. Еще не так давно достаточно образованным считался человек, владеющий грамотой, элементарными навыками счета, а прочими знаниями овладевший в рамках современного курса вспомогательной школы «Ознакомление с окружающим миром». В средневековой Европе науками владели единицы и даже просто грамотные составляли ничтожное меньшинство населения. Так что освоить «базовый курс» было по силам любому, кто не страдал тяжелой умственной отсталостью. В силу этого проблема школьного отбора долгие годы просто не ставилась. Актуальной она стала лишь тогда, когда научные знания, в отличие от прежнего неспешного накопления по крупицам, стали прирастать лавинообразно, и соответственно стали углубляться и расширяться программы обучения. Другой причиной, диктовавшей необходимость отбора, стало введение всеобщего образования (сперва – начального) для удовлетворения насущных нужд интенсивно развивавшегося индустриального общества. Впервые о проблеме отбора всерьез заговорили в середине XIX в., а вплотную к ее решению подошли на рубеже XIX–XX вв. Судя по тому, что острые дискуссии на эту тему не стихают по сей день, проблема эта и сегодня далеко не исчерпана.

На протяжении полуторавековой истории школьного отбора в нем все более явно обозначались две основные тенденции. Во-первых, это постепенный переход от грубых форм деления детей на «чистых» и «нечистых» к более тонким и дифференцированным формам селекции. В то же время сам факт сортировки детей явно или неявно означает ограничение образовательных возможностей для определенного сегмента выборки, то есть дифференциация легко выливается в дискриминацию. Если при этом вольно или невольно предпочтение отдается определенному сословию, полу или расе, то негодование общественности неизбежно. Соответственно набирает силу другая тенденция – нарастающая борьба против какого бы то ни было отбора в пользу предоставления равных образовательных возможностей всем без исключения. Однако, как бы ни силились это отрицать экзальтированные «гуманисты», индивидуально-психологические различия, в том числе и различия в уровне интеллекта, творческих способностей и т. п., реально существуют, и школьная практика свидетельствует об этом ежедневно. Попытки совместного обучения детей с разными возможностями порождают больше проблем, чем решают, и большинство учителей, не склонных к идеализации действительности, без колебаний с этим согласятся. Поэтому противоборство эгалитаристов и сторонников селекции по сей день продолжается с переменным успехом то одной, то другой стороны. Причем назвать это успехом – даже не совсем точно. Ибо этот «успех» достигается тогда, когда противоборствующая сторона проявляет слишком много усердия, так что издержки ее подхода становятся вопиюще очевидны. С одной стороны, усилия эгаллитаристов закрепляют социальное (половое, расовое) неравенство, а это в наш век демократических иллюзий многих шокирует. К тому же никакая система селекции не безупречна, о чем свидетельствуют примеры случайных успехов ранее «отбракованных» детей. И это служит весомым аргументом против селекции. С другой стороны, отказ от отбора выливается в уравниловку и приводит в конечном счете к массовому снижению уровня образования (малоспособные не в состоянии превысить свой уровень, и школе приходится под него подстраиваться, «пригибая» более способных). И маятник школьной политики, запущенный много лет назад, по сей день никак не придет в равновесие и качается то в одну, то в другую сторону.

Чтобы разобраться в этих тенденциях, рассмотрим их подробнее с самых истоков.

С давних пор учение совершенно справедливо рассматривалось как умственная деятельность, то есть такая деятельность, которая требует способности к умственным усилиям, так же, впрочем, как и определенных личностных качеств (каковыми испокон веку в школьной практике почитались послушание, дисциплинированность, усидчивость). Однако само наличие этой способности оценивалось полярно – есть она или нет (проблема дисциплины по большому счету даже не ставилась, ибо легко решалась с помощью розги; небезынтересно, что в некоторых «цивилизованных» странах, представители которых ныне учат нас гуманизму, школьников продолжали нещадно сечь до самого недавнего времени). Подобно тому, как в плане психического здоровья принято было делить людей на «нормальных» и «сумасшедших», так и в плане интеллекта, обучаемости считалось, что большинство обладает достаточными способностями для усвоения знаний, но есть и ущербные индивиды, не пригодные ни к чему. На этом основании и строились первые попытки школьной селекции, призванные отделить «нормальных» от «ненормальных».

Задача эта была не так уж проста, ибо последняя категория отличалась неоднородностью. По данным поверхностных наблюдений, в нее попадали дети с различными нарушениями, в первую очередь – страдавшие психическими заболеваниями. Их было необходимо отличать от тех, у кого недостатки ума не были связаны с душевным недугом и кого, в принципе, можно было учить, хотя и на простейшем уровне. Таким образом, первые шаги на ниве школьного отбора были предприняты с целью более точной категоризации – помимо «годных» и «негодных» следовало выделить «ограниченно годных».

С этой целью французскими медиками (всякая «ущербность» по традиции относилась к компетенции врачей) Ж.Э.Д.Эскиролем и Э.Сегеном были разработаны первые методы диагностики умственной отсталости. Массовой школы эти методы, однако, не касались, так как применялись к тем, кто в нее явно не попадал.

В школе селекция осуществлялась спонтанно, на основе критериев, произвольно выбранных конкретным педагогом. Например, преподобный Д.Гойдер, учительствовавший в середине XIX в. в различных школах Великобритании, в своем отношении к ученикам руководствовался… френологическими картами Галля. Иными словами, сортировал их по форме черепа. Вот цитата из его книги, вышедшей в 1862 г.: «Я давал ученикам задания в соответствии с их [френологическими] данными и никогда не ошибался. У меня были хороший музыкант, географ и чтец, и все они впоследствии в самом деле стали специалистами в этих областях. Это ли не свидетельство в пользу френологии!»

Современный английский педагог Э.Стоунс, из чьей книги «Психопедагогика» заимствована эта история, считает этот случай весьма показательным, но в совершенно ином смысле, чем виделось Гойдеру. По мнению Стоунса, тут имело место «самоисполняющееся пророчество», когда соответствующие ожидания и установки стимулируют возникновение того или иного явления.

В связи с этим Саймон упоминает выразительную иллюстрацию этого явления, а именно – художественный фильм «Глаз урагана». Фильм рассказывает о жизни класса, в котором учительница разделила детей на… кареглазых и синеглазых! Она объявила, что дети с карими глазами менее способны к учению, чем кареглазые. После этого учительница и синеглазые дети стали относиться к кареглазым, как если бы они и в самом деле были менее способными. Например, учительница не задавала кареглазым вопросов, считая таких детей неспособными ответить на них. Она и синеглазые дети ожидали от кареглазых поведения, характерного для тупиц, и соответственно вели себя с ними. И всего через несколько дней различие, произвольно установленное на основе субъективного и ничем не подкрепленного суждения, стало обретать все более реальные формы. В классе создалась напряженная атмосфера, кареглазые перестали стараться, чувствовали себя обиженными. Негативные ожидания привели к снижению их мотивации и, соответственно, успеваемости.