Московские Сторожевые - Лариса Романовская

— Ну давай, не задерживай нас, Мариночка. Нас работа впереди ждет. У нас ее теперь больше стало.

Не знаю, как там девчонки, а я все хотела глаза закрыть, чтобы этого не видеть, но не могла. Марфа… Жалко ее, сил никаких нет, а ведь любопытно. У нас же казни редко бывают. Я ни одной, к счастью, за все жизни не видела, а вот маменька моя… Такого мне в детстве понарассказывала, что до сих пор вспомнить страшно. Хотя нет, не до сих пор. У меня ж две мировые войны были, после них все приглушенное. А потому сейчас любопытно. И еще страшно, противно и радостно. Что это не со мной.

— Я тебе ничего говорить не буду, Марина. Тебе это не нужно уже, дорогая ты моя… — Старый потянул Марфу за правую руку. Вроде ласково так, а на самом-то деле… Не вырвешься, как ни крутись.

Марфа, видно, не собиралась крутиться, хотела принять гибель с достоинством. У нее много смертей было, она опытная вроде. А все одно: мирское упокоение и ведьминская гибель — это очень разные вещи. Так что Марфа забилась, дергаться начала так, будто барахталась в своем вое, хотела из него вынырнуть.

Я сперва думала, она «мама» кричит. «Мама, мамочка!» Ошиблась.

Марфа сейчас про дочку:

— Аня-а-а… Аня-аня-анечка-а-а-а! Аня-а-а моя…

— Афанасий, помоги держать, — Старый словно анестезиолога на операции звал.

Фоня, я точно знаю, все никак себе простить не мог, что тогда в «Марселе» замешкался. Так что теперь стрелой из-за стола.

Обзор мне заслонил — я даже не видела сперва, на какой палец кольцо надевают, как Марфу-Марину венчают с гибелью. Все знают, что безымянный, а случись что, так и не сразу сообразишь.

Но Старый справился. Правда, кольцо не рывком насадил. Замешкался — ровно чтобы ответить:

— А что Аня? Хорошо все с Анной будет, обещаю тебе.

— Аня… до… дочечка-а-а…

— Марина, ты успокойся. — Старый перехватил перстень поудобнее — уж больно острым был тот княжеский алмаз. — Не думай больше о ней. Не нужно. Не было у тебя, Марина, никакой дочки.

…И кольцо надел.

Бывшая Марфа смотрела на него с мягкой, изумленно-детской улыбкой.

— Красивое какое. Спасибо за подарок, дядя Гриша. Это ведь прабабушкино еще?

— Прадедушкино, блин, — цыкнула Зинаида, провожая взглядом памятную вещицу. Жека приложила палец к губам. Но Марф… Марина нас не видела. Любовалась кольцом, на которое полминуты назад смотреть не могла без ужаса. Радовалась подарку, целовала Старого в обвисшие щеки и все называла и называла дядей Гришей.

Больно было это видеть.

А еще больнее, что я теперь другое видела. Это же ведьмы друг друга читать не могут, а мирскую женщину наша сестра всегда прочтет. Особенно если у нее в голове одна незамутненная радость от нежданного подарка.

Вот она какая теперь будет: Марина Владимировна Собакина, тридцати девяти лет от роду, не замужем, образование высшее юридическое, детей нет. Все у нее теперь станет хорошо: прописка московская, с работы из-за кризиса не сократили, родственники вот подарок на Новый год сделали, правда, она все никак не вспомнит, почему такой роскошный, но ей это и не нужно. И праздник уже скоро совсем, надо готовиться, вот она сейчас дядь-Гришу проводит и пойдет гостей обзванивать, уточнять меню. Удалась жизнь! И в новом году еще лучше будет, это примета такая. Наверняка замуж выйдет, а если нет — то и не надо, ей и без этого легко… Она ведь не помнит теперь ничего, бывшая Марфа. Так что ни по колдовству скучать не станет, ни по нам, ни по дочке. Аня же из ведьмовских, так что про нее тоже теперь позабыто. Только вот сны остались, правда редкие. Но это ничего, это подправить можно. Даже я могу, все-таки недалеко живу, так что район, наверное, мне на первых порах отойдет… Тяжело такое в одиночку, но я Старого попрошу.

— Иди, Мариночка, с тем платьем примерь… — отослал ее Старый.

Бывшая ведьма скользнула мимо нас легкой походкой. Будто сейчас не давние подруги здесь сидели, а просто чьи-то тени на обоях. Это шок постритуальный, через час-другой пройдет.

— Встаем, собираемся, — напомнил Савва Севастьянович. Оттеснил нас в коридор и принялся сворачивать кухню. Сдул пространство, снял с подоконника пакетик непросеянного добра, из шкафов какие-то пакеты повынимал. Фоня это все подхватывал, скидывал, не глядя, в черный мешок для мусора, который сейчас казался траурным.

Цветы шевельнулись странно — вечный звон все-таки, он без хозяев тяжело растет. Старый на вазу дунул, снова закашлялся: теперь вместо стеблей с репродукторами в горлышке гжельской росписи торчала пушистая ветка искусственной сирени. Яркая, лиловая в фиолет. У настоящей сирени соцветия тоже на рупоры похожи.

— Дядя Гриша, не входи, я еще не готова! — Марфа звенела из бывшей рабочей комнаты.

— Афанасий, — окликнул Старый, — она минут через пять уснет, на лестнице меня подожди. Сейчас комнаты с тобой зачистим, в четыре руки лег…

— Так точно, Сав-Стьяныч, — вытянулся Фоня. Чего-то он никак свою жизнь в охранке не может забыть. А ведь декадентом ему идет гораздо больше. Или он его в свободное от работы время представляет?

— Девочки, у подъезда нас подождите, мы быстро.

— Хорошо, — кивнула Зинка.

— Клумбу надо чистить?

— Спасибо, Евдокия, что напомнила, а то я как-то даже и позабыл.

— Забудешь тут…

Старый отмахнулся от Зинкиного сочувствия. А я к нему подойти боялась. Понимала, что ни в чем не виновна и что мне гибель, переход в последнюю мирскую жизнь, без права на обновление, не грозит. А все равно. Трудно.

— Трудно вам сейчас, да?

— Спасибо, Леночка. Я тебе потом об этом, хорошо? Давайте у подъезда ждите нас, мы скоро. По лестнице только идите — вдруг там какие памятки есть, балкон проверьте.

— Дядя Гриша, туфли мне серенькие принеси, они в шкафчике в той комнате.

— Сав-Стьяныч, а детскую подо что переделывать? Под спальню?

— Под гостиную. Знаешь, как?

— Там домик для кукол был… Такой, в нем лампочки горят, — подсказала я, — можно увеличить. Только сперва вещи Анины…

— Заберем, не волнуйся. Она их не увидит сейчас…

— А сама Аня? — Это мы почти хором.

— Ну я же пообещал, что хорошо… Девочки, вы еще здесь? Одна нога там, другая…

— В окно такси высовывается, знаю, — отозвалась Евдокия. Пальцы у нее тоже были поджаты — мы все боялись одного.

В коридоре Жека оступилась на своих пыточных шпильках. Вцепилась в тумбочку, сшибла крышку от жестянки. Рисованные кукольные платья запестрели на столешнице.

— Евдокия, — колыбельным голосом отозвался Старый, — коробочку себе возьми. Ты у нас модница, тебе пригодится.

Жека икнула тоненько и начала подбирать игрушечное богатство. Сложила стопкой, да и опустила в кошелек.