Московские Сторожевые - Лариса Романовская

Марфа кивнула телеэкрану, наклонив строгую шею и забранные в косынку волосы — словно под топор подставлялась.

Я не знаю, о чем в тот момент думали другие. А я варианты просчитывала — как именно можно было невестин гнев притушить, не навредив дочке и сохранив ведьмовскую душу свободной. Клятва на камнях — вещь не то чтобы запрещенная, но серьезная. Раньше таким способом либо мирские ведьмам себя в залог отдавали в обмен на какую-то черную работу, либо сами наши сестры шли в господское услужение (в Европе этот термин до сих пор называют «вассальной службой»). В общем, с Черных времен такие вещи, может, всего раз десять и применялись — да и то в основном уже в мировых войнах, когда ведьма пробовала своим мастерством выкупить жизни подопечных мирских, оказавшихся в плену или где похуже. И то, кстати, не всегда сделки получались… А тут же три десятка вариантов было, хоть действительно бутылкой по башке. А Марфа ничего не вспомнила. Точнее — не захотела вспоминать, понадеялась на…

Вот сейчас мне про маму думать нельзя. А то совсем собьюсь. Лучше о чем-нибудь. Ну, например, про то, что Аня у Марфы умница, столько в камнях провела, и нормально… Не подвело ее апельсиновое здоровье, сохранило организм.

— А нас о помощи попросить? — возмутилась Жека. — Мы тебе что, чужие? А в волкодава перекинуться? А дочку в мышку перебросить? У тебя же руки свободные были, карамора!

— Кто? — по-настоящему удивилась Марфа очень тихим голосом.

— Карамора болотная. Это комар такой. Сам огромный, а укусить не может, — на полном серьезе растолковал Афанасий. — Ну вообще, ты знаешь, Евдокия права. У тебя вариантов было — как у меня пальцев на ногах. Савва Севастьянович, — очень быстро обратился он к Старому, — может, имеет смысл на ближайшем собрании провести ликбез? Действия в нулевых ситуациях, учебная тревога, туда-сюда?

— Подумаем, — кивнул Старый. — Марина, ты слышишь, что тут тебе добрые люди говорят?

— Слышу.

— Что скажешь?

— А ничего, — без раздумий выпалила Марфа. — Вас бы в мою шкуру!

— Это чтобы благодеяния на золото менять? — фыркнула Жека. — Нет, спасибочки. Я уж лучше как-нибудь сама…

— Лена, а ты чего скажешь?

А я опять молчала. И после увиденного в телевизоре, и после того, что было нынче в ресторане, и после Гунькиного рассказа, который звучал несколько часов назад, а казалось, что в другой жизни.

— Да не убивала я ее! — взвизгнула вдруг Марфа. — Пальцем не трогала жидовку вашу рыжую!

Жека жестко хлопнула в ладоши, и Марфа-Маринка сразу же схватилась за щеку. «Воздушная оплеуха». Такая же благоглупость как «воздушный поцелуй», только применяется куда реже. Хулиганская штучка. А ведь тогда даже и так можно было лженевесту привести в замешательство.

— Марина, я тебе сейчас в последний раз объясню, — устало сказал Савва Севастьянович. Мне его даже жалко было. Я в свою-Людочкину жизнь, когда в школе работала, точно так же с лоботрясами-второгодниками билась. А все без толку. — Что ты вызвала Изадору и попросила ее взять пассажира — не твоя вина. Никто не знал, что это верная смерть. И Соня твоя тоже не знала — если бы ты ее прочла внимательно, то это бы поняла.

— Ну вот, — обрадовалась Марфа, — вы видите.

— Погоди… А вот с клятвой… — Старый запнулся.

Мы молчали, не подсказывали. А что тут скажешь, если это такое Несоответствие, которому вообще оправдания нет. Причем Несоответствие в чистом виде — размер опасности не совпадал с ценой, которую Марфа за нее предложила. Причем ведь сама! Сама! Добровольно!

— Ну что вы ее мучаете-то! — всхлипнула вдруг я. — Не надо! Она же уже сейчас… все равно уже не понимает ничего, ну какая ей разница!

Марфа оборотилась на миг от телеэкрана, глянула на меня — как кипятком плеснула, честное слово. Ненависть. Думала, я ей казни так хочу. А я ее добивала из жалости.

— Ну что, крестом и нулем, значит… — пробормотал Савва Севастьянович. — Зина, сумочку открой свою.

Зинка к сумке потянулась, Жека с Фоней к сигаретам, а я к чаю, который уже от меда загустел и стал почти скользким, как шербет.

Савва Севастьянович сумку не принял. Заглянул внутрь — из Зинкиных рук. Языком цокнул:

— Какой у тебя там порядок. Прям как на работе.

Зинка улыбнулась горделиво, сквозь ситуацию. У нее же не ридикюльчик был, а почти портфель. Отделений больше, чем ячеек в камере хранения. И все так ровненько.

— Что там тебе князь Кока тогда дарил, помнишь? Вынимай, хвастайся.

Зинка нам и вправду на зимнем солнышке обещалась то колечко показать: со старинной помолвки, с блокадной зимы, с голубым алмазом… С камушком ведь кольцо-то.

Зина его потому и носила так — в пакетике прозрачном, как этот свой вещдок, чтобы на палец случайно не насадилось, если она в сумку вдруг полезет. Вместе с пакетиком на стол и выложила. На самый дальний край от Марфы. Пожалела ее напоследок.

— Давайте сюда, — прокашлял Старый.

Жека осторожно сдвинула пальцем пакетик по столешнице. Скатерть белую поправила — как подвенечный наряд на покойнице. Ровнехонько.

— Дальше, — командовал Савва Севастьянович.

До Марфы еще было далеко. Моя очередь двигать.

Мертвое я в руках держала, не раз. И оружие тоже: ту охотничью винтовку и пистолет Макарова. Ну и собирала кое-что, в эвакуации, на номерном заводе. И взрывчатое всякое в НИИ смотрела. И покойников обмывала.

А сейчас вот тронула — не пальцем даже, а кончиком ногтя. Медленно двинула пакетик. Кольцо в нем на самый край откатилось — как рыба в сети. Бликовало похожим золотом. Не хотело, чтобы его тянули дальше.

А Марфа ладошки поджала в кулаки и себе под мышки засунула, крест-накрест. Я сразу Гунькин целебный платок вспомнила. И то, как мы окна перед налетами заклеивали.

Пакет неловко шуршал. Я дрожащим пальцем так вела, будто азбуку Морзе на столе отбивала. Сигнал о том, что со мной обошлось. «Не мне! Не мне!»

— Дальше! — повторил Старый.

Скатерть сборилась густой волной, мешала движению. Складка ровно легла — как дорожка от моей руки к Фониной. Я пакетик ему прямо отшвырнула.

«Не мне! Не мое! Не я!»

Реакция у Афанасия хорошая: перехватил и Старому подал. Чуть ли не с поклоном. Но тоже без сантиментов, как Зинаида. Они же все-таки коллеги, хоть и в разных жизнях.

— Мариночка, хорошая моя. Ты мне ручку-то дай, — зажурчал Савва Севастьянович. — Не будет больно, лапочка. Это же не кровь из пальца брать, в самом-то деле. А ты и этого не боишься.

Марфа кивнула, запрятала пальцы поглубже. Взгляда с телевизора снова не сводила.

— Ну давай, не задерживай нас, Мариночка. Нас работа впереди ждет. У нас ее теперь больше стало.