Наивная плоть - Нора Робертс

– Дина, почему ты не пришла ко мне? Дина вздрогнула от этого простого разумного вопроса.

– Потому что я хотела сама с ней справиться, – огрызнулась она. – Я не нуждаюсь, чтобы ты или кто-нибудь другой вмешивался в мои дела!

– Разве ты сама не пыталась вмешаться в мои дела, причем довольно бездарно?

От этого Дина резко замолчала, но опять же только на мгновение. Она понимала, что это уже состязание одного мастера интервью с другим. И не собиралась проигрывать.

– Не уходи от ответа. Что она хотела мне сказать, Финн?

– Даже не представляю. Я не «голубой»; я не наркоман, я никогда ничего не крал. Если не считать нескольких комиксов, когда мне было двенадцать лет, – и то этого никто не докажет.

– Не вижу ничего смешного.

– Она не шантажировала меня, Дина. У меня была с ней связь, но это не секрет. Она была не первой женщиной, с которой я встречался, но в моей жизни не было никаких сексуальных отклонений, которые я пытался бы скрыть. Я не связан с организованной преступностью, никогда не проматывал чужих денег. У меня нет никаких незаконнорожденных детей. Я никого не убивал.

Финн внезапно остановился, и выражение нетерпеливого удивления исчезло с его лица.

– О Боже! – Он закрыл глаза руками. – О Господи Боже.

– Прости меня. – Забыв о состязании. Дина вскочила и бросилась к нему. – Финн, прости меня, я никогда не должна была об этом говорить.

– Неужели она могла это сделать? – спросил он сам себя. – Неужели она могла сделать даже это? И зачем? – Его руки бессильно упали, в глазах застыло отчаяние. – Зачем?

– Сделать что? – тихонько спросила Дина, крепко прижавшись к нему;

Финн отстранился, совсем чуть-чуть, словно то, что сейчас было внутри его, могло причинить ей вред.

– Мой лучший друг в колледже. Пит Уитни. Мы ухаживали за одной и той же девчонкой. Однажды вечером мы напились, напились в стельку и попытались выбить это дерьмо друг из друга. Мы неплохо поработали. Конечно же, все это было за пределами кампуса – студенческого городка. Потом, черт побери, мы решили, что она этого не стоит, и выпили еще.

Его голос звучал холодно и отстранение. Голос диктора новостей.

– Тогда я был пьян в последний раз в жизни. Пит обычно шутил, что во мне брала верх ирландская кровь. То есть я мог сколько угодно пить, драться или болтать. – Он вспомнил, каким был тогда: злюкой, спорщиком, задирой. Тогда ему казалось, что нет ничего хуже, чем стать похожим на своих родителей, холодных и воспитанных. – Сейчас я уже далеко не пьяница и с тех пор понял, что слова, как правило, лучшее оружие, чем кулаки. Он подарил мне вот это. – Финн вытащил из-под рубашки кельтский крест и крепко сжал его. – Он был моим самым лучшим другом, самым близким человеком, который только был у меня в жизни.

Был, подумала Дина, и почувствовала его боль.

– Мы забыли о девушке. Ни для одного из нас она не значила столько же, сколько мы значили друг для друга. Мы раздавили еще одну бутылку. Один мой глаз распух, как гнилой помидор, поэтому я бросил ему ключи, завалился на пассажирское место и отрубился. Нам было по двадцать лет, и мы оба были дураками. Нам было все равно, что мы садимся в машину вдрызг пьяными. В двадцать лет кажется, что будешь жить вечно. Так казалось и нам с Питом.

Я пришел в себя, когда услышал его крик. Вот и все. Я услышал его крик, а следующее, что помню, – вокруг огни, люди и ощущение, будто меня переехал грузовик. Он повернул на слишком большой скорости и врезался в столб. Нас обоих выбросило из машины. У меня было сотрясение, перелом руки, множество порезов и ушибов. Пит умер.

– О Финн! – Она опять сцепила руки, крепче прижимаясь к нему.

– Это была моя машина, поэтому все решили, что за рулем был я. Меня собирались обвинить в непреднамеренном убийстве. Приехал мой отец, но к тому времени они уже нашли нескольких свидетелей, которые видели, как Пит садился на водительское место. Конечно, от этого он не стал ни мертвее, ни живее. Это ничего не меняло. Все равно я поступил как пьяный и преступно беспечный дурак.

Он сильнее сжал кулак с серебряным крестом.

– Я не скрывал этого. Дина. Просто я не люблю об этом вспоминать. Смешно, но сегодня я думал о Пите, когда мы пришли на похороны Анджелы. В последний раз я был на похоронах Пита. Его мать всегда обвиняла меня в его смерти. Но я ее понимаю.

– Ты не был за рулем, Финн.

– Разве это так уж важно? – Он посмотрел на Дину, хотя и сам знал ответ. – Мог быть и я. Мой отец выплатил семье Уитни денежную компенсацию, и на этом все практически закончилось. С меня сняли все обвинения. Было признано, что я не несу никакой ответственности за случившееся.

Он отвернулся, прижавшись лицом к Дининым волосам.

– Но это не правда. Я виноват так же, как и Пит. Единственная разница в том, что я жив, а он умер.

– Разница в том, что тебе дали еще один шанс, а ему нет. – Она накрыла его руку своей, так что теперь они оба держали крест. – Мне так больно за тебя, Финн.

Ему тоже было больно. Он жил все эти годы, становясь тем, кем стал, не только для себя, но и для Пита. Да, он всегда носил крест как талисман и как напоминание.

– Анджела могла достаточно легко раскопать эти факты, – проговорил он. – Она могла бы даже представить их в таком свете, будто деньги и власть Райли повлияли на исход дела. Но она решила шантажировать тебя, а не меня. Анджела знала, что если бы она пришла ко мне, то я посоветовал бы ей повесить объявление.

– Я хочу все рассказать полиции. Финн опустил ее спиной на кровать. Они лежали, обнявшись, тесно прижавшись друг к другу.

– Мы много чего им расскажем. Завтра. – Он нежно повернул ее лицо к себе. – Дина, ты стала бы меня защищать?

Она начала было отнекиваться, но заметила, как блеснули его глаза. Дина поняла – Финн уже знал, что она пыталась соврать.

– Да. И что с того?

– Что с того? Спасибо.

Она улыбнулась и потянулась губами к его губам.

Не так уж далеко от них кто-то плакал. Горячие и горькие слезы обжигали горло, глаза, щеки. Фотографии Дины смотрели, лучезарно улыбаясь, на всхлипывающую тень. Комнату освещали только три свечи; язычки пламени, прямые и безыскусные, выхватывали из темноты фотокарточки одинокую сережку, прядь волос, перевязанную золотой тесьмой. Сокровища на алтаре тщетных желаний.

Здесь же лежала куча видеокассет, но сегодня экран телевизора был молчаливым и темным.

Анджела умерла, но этого было недостаточно. Любовь – глубокая, темная, безумная – нажала на курок револьвера, но этого было недостаточно. Надо было сделать что-то еще.

Свечи отбрасывали тень сгорбившегося, мучимого отчаянием человека. Дина увидит, не сможет не увидеть, как ее любят, лелеют, обожают.