Знак обратной стороны - Татьяна Нартова

неутешительны. Разрушения затронули не только височные области, но и часть моторной коры, добрались до лобной доли, и теперь мозг моего супруга напоминал поточенную жуками древесину. Конечно, при должном лечении кое-какие функции можно частично вернуть, но ходить без дополнительной опоры Доброслав теперь вряд ли сможет. Пока добрый доктор с приклеенной улыбкой произносил свой приговор, в моей голове было совершенно пусто. Что скрывал спокойный серый взгляд супруга, и вовсе понять было невозможно. Но когда пришло время прощаться, он улыбнулся и привычно произнес:

– Спокойной ночи, Лерик.

– Да завтра, – сглатывая комок вязкой и горькой слюны, отозвалась я.

Через три дня привезли коляску. Громоздкую, неудобную, с огромными колесами. Я бы в такую по доброй воле не села. Слава покосился на свое новое транспортное средство и, не выдержав, тут же отвернулся. Пальцы его сжали тонкое одеяло, а на щеках выступил лихорадочный румянец. Мысленно перекрестившись и приготовившись к долгим и нудным уговорам, я уже было открыла рот, но Доброслав снова всех удивил:

– Да уж… это явно не «Феррари». Ладно, помогите мне пересесть. Посмотрим, как она разгоняется.

Разгонялась коляска плохо, но подталкивать ее сзади Слава никому не позволил. Стоило мне взяться за ручки, как он ощерился и прошипел: «Даже не смей». Пришлось отступить и дать ему самому рулить. Стоящая рядышком Алиса Григорьевна, специально пришедшая на сегодняшний «тест-драйв», легонько похлопала меня по руке:

– Все нормально, Валерия. Ваш муж пытается сохранить хоть какую-то самостоятельность. Не стоит ему в этом мешать. Доброславу нужно время, чтобы смириться с новыми обстоятельствами. Уверяю вас, он уже неплохо справляется. Некоторые из моих пациентом в первый раз устраивали истерики. А одна девушка даже попыталась вышвырнуть коляску из окна… и откуда только силы взялись?

– Что мне делать? – глядя на то, как Слава пытается развернуться в узком больничном коридоре, беспомощно спросила я.

– Ничего. Просто будьте рядом. Прислушивайтесь к нему, смотрите на него. И просите его почаще.

– О чем?

– Обо всем. Вбить гвоздь, помыть посуду. В мире множество болезней, но всего два типа больных, так говорил один из профессоров, у которого я училась. Одни наживаются на своем недуге, другие, наоборот, делают вид, что с ними ничего не произошло. Ваш муж, Валерия, не будет целыми днями лежать в постели и требовать, чтобы вы поправляли ему подушки и чесали пятки. Он из другой породы.

– Это хорошо, – кивнула я, но заметив сомнение в глазах Алисы Григорьевны, уже менее уверенно добавила: – Это же хорошо, так?

– Как посмотреть. Доброслав никогда не примет своего состояния до конца. Каждый сочувственный взгляд, каждое напоминание о своей неполноценности, станут для него подобны удару ножом. И дело тут вовсе не в пресловутой гордости. Сейчас я скажу, возможно, крамольную мысль, но люди, с рождения лишенные возможности слышать, видеть, самостоятельно передвигаться, не так несчастны, как те, кто уже в сознательном возрасте стал таковым. Первых мучаются только от ограничений, от невозможности быть нормальными. Вторых терзают еще и воспоминания о том, что когда-то они были как все. Ваш муж будет стараться до конца, до последнего сохранить свою прежнюю жизнь. Даже когда станет совсем невыносимо. А потому вы должны быть крайне внимательны, превратиться в некое подобие сверхчувствительного прибора. И еще вы должны быть готовы к тому, что Доброслав захочет со всем покончить.

– В каком смысле?

– В прямом. Как обычно кончают с бесполезным существованием?

Такого жесткого, даже жестокого ответа от Алисы я не ожидала. Кажется, ужас, отразившийся на моем лице, был столь явным, что врач поспешно заговорила:

– Сейчас не нужно об этом думать… Я ни в коем случае не хотела вас напугать!

– Но напугали, – оттолкнув руку невролога, поспешила к мужу.

И все же Алиса Григорьевна оказалась права хотя бы в том, что любую мою попытку помочь даже в самой малости, супруг воспринимал в штыки. Зато, когда я принесла ему квитанции за газ и свет и попросила разобраться с ними, как Слава всегда делал, он с такой благодарностью на меня посмотрел, будто я выполнила его самое горячее желание. Правда, уже через несколько минут, запутавшись в цифрах, Доброслав проклял всех и вся на свете и с руганью отбросил счета подальше.

– Ничего, позже разберешься, – стараясь следовать совету докторов и быть терпеливой, пробормотала я.

Потом, когда муж уснул, собрала бумажки и убрала их подальше с глаз долой. К счастью, на следующее утро Слава уже не помнил ни о каких квитанциях. Он блаженно улыбался, глядя в окно на засыпанные снегом улицы, и от этой улыбки мне делалось нехорошо. Я знала, что через минуту или час, или мгновение помутнение пройдет, и эта улыбка маленького ребенка сменится скорбной гримасой мужчины, потерявшегося во времени и пространстве.

Я не представляла, что творится в голове Доброслава. Ее рентгеновские снимки были для меня так же малоинформативны, и столь же пугающе, как фотографии взрыва атомной бомбы или узников Бухенвальда. Дмитрий Игоревич толковал про какие-то пораженные участки, выглядящие на снимках как чуть более светлые отметины на темно-сером фоне, но для меня значение имели лишь белые пятна в сознании моего супруга. А тот молчал. На вопрос, в каких облаках он витает, Слава неизменно отвечал: «Неважно, я уже спустился на землю». Настаивать на откровениях я не решалась. И только перед самой выпиской поздно вечером любимый неожиданно заговорил:

– Если сравнить сознание с огромным зданием, то складывается ощущение, будто в мое пришла бригада строителей и начала полномасштабный ремонт. Я открываю комнату, а там оказывается целый склад. Пытаюсь понять, что из этого стояло тут раньше, какими были стены, какая люстра висела на потолке, но все бесполезно. Все воспоминания, как столы и кресла – переставлены, перепутаны. Даже перегородки кое-где сломаны, так что я приходится долго блуждать в поисках нужной лесенки или коридора. Хуже всего с тем, что находится на самых верхних этажах. Полный кавардак… С подвалом, то есть с более ранними воспоминаниями дело обстоит лучше. Наверное, поэтому я все чаще спускаюсь туда.

– Никогда не замечала в тебе любви к ассоциациям, – как-то нервно хмыкнула я в ответ.

– Просто так проще. Проще, чем думать о том, как мои серые клеточки с каждым днем отмирают одна за другой. Ремонт. Да, у меня в голове ремонт…

Больше я ничего не стала говорить. Но через две ночи мне приснился кошмар, будто я брожу по огромному отелю в поисках своего номера. Открываю одну за другой двери, но за ними нет ничего, кроме кромешной тьмы. Никаких указателей, никаких номерков. Только бесконечно