Знак обратной стороны - Татьяна Нартова

– Перестань, Лала. Ты же знаешь, я в это не верю.

– А зря. Сходил бы хоть раз в церковь, помолился, глядишь, и легче бы стало.

– Мне и так легко, – не соврал Сандерс.

– И все же, надень. Ты не веришь, но мне хоть спокойнее будет, – Лала буквально силой навесила на художника цепочку и проворно застегнула. Потом размашисто перекрестила его и, наконец, вышла из кладовки.

– Что ж, приступим! – с преувеличенным энтузиазмом воскликнул Роман, ставя стул на нужное ему место.

Стоило цыганке уйти, как мужчиной завладел привычный страх. Каждый раз, добровольно переходя на ту сторону реальности, Сандерс боялся элементарно свихнуться. Боялся навсегда застрять в своей стране диких грез или вовсе утратить связь с миром. Но пока ему везло. Пока психика выдерживала нагрузки, и Роман рано или поздно возвращался к норме.

Он несколько дней не принимал выписанные сестрой препараты, делающие его менее восприимчивым к влиянию знаков. Всю предыдущую неделю мужчина тренировал свой организм, настраивал его, как сложный и тонкий механизм швейцарских часов. Засыпал ровно в десять, вставал не раньше половины восьмого утра. Трижды сходил в спортзал, хотя уже больше двух месяцев там не появлялся, два раза посетил бассейн – плавать Роман любил и, в отличие пробежек и поднятий тяжестей, старался делать это регулярно. Все его старания были посвящены одной цели: найти того, кто сейчас стоит на распутье, того, кто еще не принял решение, способное так легко оборвать чужую жизнь. И не просто какую-то там гипотетическую жизнь, а вполне конкретную – жизнь Даниила Рябина.

Художник уже почувствовал пока едва заметную боль в затылке. Когда-то она мучила его часами, а то и целыми сутками. Это не проходящее ощущение все увеличивающегося давления внутри черепа, доводящее до крика. Тогда Роман думал – у него в голове опухоль, но все исследования твердили обратное. Александров был здоров, как только может быть здоров человек в девятнадцать лет, не имеющий вредных привычек, то есть – практически абсолютно.

Но голова продолжала болеть, и все чаще один за другим приходили видения. Теперь это были не отдельные кадры, а целые короткометражные ленты. Роман не мог никуда один выйти, не мог ни с кем встретиться, а главное – он больше не способен был рисовать. Тело его было разбито, разум бился в агонии.

Тогда-то его и нашла, в буквально смысле слова, Лала. Молоденький парнишка сидел прямо на тротуаре, обхватив себя за голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Едва цыганка приблизилась к нему, как парня вывернуло прямо ей под ноги.

– Простите… – пролепетал он. Потом поднял свои сероватые глаза и добавил: – Не связывайтесь с тем мужчиной. Он убил свою первую жену, за что и отсидел.

– Да тебе совсем плохо, – приняв Романа за очередного городского юродивого, растеряно прошептала Лала. Потом решительно тряхнула своей густой косой и попыталась приподнять того на ноги. – А ну, золотой мой человек, пойдем-ка. Я тебя чаем напою, ишь, как ты продрог весь.

Так они и познакомились: цыганка, которая не имела никого из родных, кроме отца, и художник, который не мог творить. Лала была всего на семь лет старше Романа, но казалась гораздо мудрее своих лет. Может из-за того, что относилась ко всему с легкостью и даже каким-то пофигизмом. Жизнь Лала уподобляла реке, которая, как ты не кувыркайся, не пытайся плыть против течения, все равно вынесет тебя туда, куда суждено. Она легко расставалась как с вещами, так с людьми, но вот худой большеносый юноша отчего-то запал цыганке в душу. Правда, не иначе, как скаженным и блаженным Лала его не называла и наотрез отказывалась раскладывать перед Ромой карты, как бы тот не просил. Не то, чтобы Александров верил в гадания, но он доверял подруге, и ее отказ воспринимался им как дурной знак.

Лала лечила его. По-своему: травами и древними наговорами, собранными ею почти по всему свету. Она поила Романа самым вкусным кофе на свете, пока он не стал Лехом Сандерсом, но и тогда не закрыла своих дверей. Хотя не прочла ни одного интервью художника, не посетила ни одной его выставки.

– И даже не показывай мне это убожество, – однажды попросила цыганка, когда друг принес ей фотографию своей новой работы. – Я люблю тебя, Рома, люблю всем своим большим сердцем кочевницы. Но приходя в мой дом, оставляй того белозубого типа, позирующего для очередной обложки, за порогом. Если я когда-нибудь увижу его здесь, то прогоню вас обоих. Потому что, золотой мой человек, он – это не ты.

– Отчего же? – возмутился Сандерс. – Он – это как раз и есть я.

– Нет, Рома. Только твоя самая малая часть, не более. Самая скучная, надо заметить, часть. Может, когда-нибудь, когда этот позер научится хоть чему-то интересному, я позову его пообедать. А пока пусть остается там, – Лала махнула в сторону входной двери, – далеко отсюда.

Она стала одной из тех, с кем Роман был связан своим проклятием, но остался художник рядом по своей воле. Кроме сенсея и сестры, Лала единственная знала историю Шилллевских знаков, и уж точно единственная – подлинную историю Романа. Даже Алиса не представляла себе, что на самом деле происходит с братом. Она считала приступы художника недугом, болезнью, которая, пусть и плохо, но поддается лечению. Правильная лекарственная терапия, питание, соблюдение режима дня – и брат сможет жить, как нормальные люди. Но Лала знала: проклятие не снять сильными транквилизаторами, не разбить с помощью электрошока. Алиса злилась, когда Роман рассказывал ей об очередном своем видении, Лала – лишь сочувственно гладила его по волосам. И только к ней мужчина мог прийти, чтобы сотворить такое безумие.

Он сидел, уставившись на желтую стену, на висящую на ней картину. Мысли его текли плавно и размерено. Это походило на прыжок с парашютом. Сначала ты долго летишь в самолете, в относительной безопасности. Тебе безумно страшно, но сейчас-то как раз совершенно нечего. А потом наступает момент, когда больше некуда отступать, больше невозможно тянуть время, и под ногами вдруг разверзается бездна. И тогда на смену ужасу приходит эйфория, и ты кричишь, кричишь, а бесконечное небо проглатывает твой вопль, и не остается ничего, кроме ненадежного куска ткани и нескольких тонких стропил…

Лала нашла его на полу. Левой рукой Сандерс быстро-быстро черкал что-то на оставленном ею листе бумаги, а правой – выводил в воздухе свои чертовы символы. Глаза мужчины были совершенно безумны, но цыганка знала, он уже здесь, на этой стороне. Надо просто дать ему