Золотая коллекция классического детектива (сборник) - Гилберт Честертон

Сыщик продолжал всматриваться – и у него на глазах лицо бродяги преображалось, с него как бы спадала обветшавшая маска, сквозь которую проступали свежая кожа, искрящийся взгляд, губы, не обезображенные горькой складкой. Это были глаза Люпена, губы Люпена, это было его выражение лица – острое, живое, насмешливое, умное, ясное и молодое!

– Арсен Люпен, Арсен Люпен, – бормотал полицейский.

И внезапно, вне себя от ярости, он схватил его за горло, попытался повалить на землю. Несмотря на свои пятьдесят лет, он еще был полон сил, а его противник выглядел таким хилым. Вот будет здорово, если ему удастся вернуть беглеца!

Схватка оказалась короткой. Арсен Люпен почти не защищался, но Ганимар был вынужден выпустить добычу столь же неожиданно, как он схватил ее. Его правая рука плетью повисла вдоль тела.

– Если бы ты брал уроки джиу-джитсу на набережной Дезорфевр, – заметил Люпен, – ты знал бы, что этот прием называется по-японски «уни-ши-ги». – И холодно добавил: – Еще секунда – и я сломал бы тебе руку, впрочем, именно этого ты и заслуживаешь. Как ты мог злоупотребить моим доверием – ты, мой старый друг, которого я настолько уважаю, что решился открыть перед тобой свое инкогнито… Ах, как нехорошо! И что это с тобой?

Ганимар молчал. Этот побег, который он сам же подстроил, – ведь разве не он своим заявлением ввел суд в заблуждение? – этот побег казался ему постыдным концом его карьеры. По седым усам сыщика скатилась слеза.

– Господи Боже, да не убивайся ты так, Ганимар! Если бы ты не поторопился со своим заявлением, я подстроил бы так, чтобы выступил кто-то другой. Сам посуди: мог ли я допустить, чтобы этому Дезире Бодрю был вынесен несправедливый приговор?

– Так это ты был там? – пробормотал Ганимар. – А теперь оказался здесь?

– Ну конечно же.

– Возможно ли это?

– Никакого чуда в этом нет. Милейший председатель суда совершенно верно заметил, что десятка лет тщательной подготовки вполне достаточно для того, чтобы достойно встретить любые превратности судьбы.

– А твое лицо? А глаза?

– Тебе ли не понимать, что я проработал полтора года в больнице Святого Людовика с доктором Альтье не только из чистой любви к медицине. Я решил, что тот, кому некогда выпадет честь называться Арсеном Люпеном, не должен зависеть от естественных законов, определяющих личность и внешность человека. Ибо что такое внешность? Ее можно перекроить на любой лад. Подкожная инъекция парафина заставит ваше лицо вздуться в нужном месте. Пирогалловая кислота превратит вас в краснокожего. Сок большого чистотела украсит великолепными лишаями и опухолями. Одно химическое вещество повлияет на рост бороды и волос, другое изменит тембр голоса. Прибавьте ко всему этому двухмесячный тюремный рацион в камере № 24 и ежедневные упражнения, позволяющие изменить мимику, посадку головы, осанку, не забудьте закапать в глаза атропин, придающий им диковатое и растерянное выражение, – и дело в шляпе.

– Но я не понимаю, как надзиратели…

– Превращение было постепенным. Они не могли заметить перемен, накапливающихся изо дня в день.

– А как же Дезире Бодрю?

– Он существует на самом деле. Я повстречался с этим полоумным год назад и заметил, что мы и впрямь несколько похожи. Предвидя возможный арест, я поместил его в надежное место и принялся наблюдать за ним, выискивая в его обличье прежде всего те черты, которые не свойственны мне самому, чтобы затем воспроизвести их на собственном лице. Мои друзья устроили так, что ему пришлось провести ночь в префектуре, которую он покинул в то же время, что и я, это совпадение легко обнаружить. Заметь, что в префектуре должны были сохраниться следы его пребывания, иначе правосудие задалось бы вопросом, кто же я такой. А поскольку я подсунул ему эту великолепную приманку, оно должно было неизбежно – ты понимаешь, неизбежно польститься на нее и, несмотря на всю неправдоподобность подмены, признать ее в качестве свершившегося факта. Иначе ему пришлось бы расписаться в собственной некомпетентности.

– Да, да, так оно и есть, – пробормотал Ганимар.

– К тому же, – воскликнул Арсен Люпен, – в руках у меня был потрясающий козырь, припрятанный с самого начала: всеобщая уверенность в том, что я должен осуществить побег. Вот здесь-то все блюстители правосудия, не исключая и тебя, сделали грубый промах в развернувшейся между вами азартной игре, ставкой в которой была моя свобода: вы в который раз внушили себе, что я просто-напросто бахвалюсь, что я, словно какой-нибудь желторотый юнец, потерял голову от собственных успехов. Но Арсену Люпену не свойственны подобные слабости. Как и во время следствия по делу Кагорна, вы сказали себе «Раз Арсен Люпен на все лады трезвонит о предстоящем побеге, значит, у него есть основания для этого». Да пойми же, черт побери, что для того, чтобы совершить побег, не покидая стен тюрьмы, нужно заранее убедить всех в его неизбежности.

Нужно, чтобы все уверовали в него, чтобы этот предстоящий побег стал непреложной истиной, всеобщим убеждением. И я сумел внушить всем эту истину: Арсен Люпен сбежит, Арсен Люпен не собирается присутствовать на собственном процессе! И когда ты заявил на суде, что «этот человек не является Арсеном Люпеном», все тут же поверили в правоту твоих слов. Да если бы хоть кто-то усомнился в этом, хоть кто-то высказал робкое возражение, я в ту же минуту проиграл бы всю партию! Достаточно было как следует непредвзято приглядеться ко мне, несмотря на все мои уловки, я был бы опознан. Но я был спокоен. И логически, и психологически такое простейшее предположение не могло прийти в голову никому.

Внезапно он схватил Ганимара за руку:

– Признайся, Ганимар, что через неделю после нашего свидания в тюрьме Санте ты ждал меня у себя дома в четыре часа, как я обещал.

– А как же твоя тюремная карета? – спросил Ганимар, пропустив его слова мимо ушей.

– То был чистейший блеф! Мои друзья отыскали и привели в порядок эту старую колымагу, чтобы попытаться осуществить побег. Я понимал, что он не может удасться без необыкновенного стечения обстоятельств, но счел нужным довести дело до конца, чтобы затем придать ему самую широкую огласку. Блистательно задуманная первая попытка придавала второй характер заведомо удачного предприятия.

– Так что сигара…

– …была моим собственным изобретением. Равно как и нож с полой рукояткой.

– А записки?

– Я писал их сам.

– А ваша таинственная корреспондентка?

– Она была всего лишь одной из моих ипостасей. Я способен подделать любой почерк.

Немного подумав, Ганимар полюбопытствовал:

– Как могло получиться, что антропометрическая служба, заполняя карточку Бодрю, не заметила, что его данные совпадают с данными Арсена Люпена?

– Карточки Арсена Люпена не существует.

– Полноте!

– Или, по крайней мере, она фальшива. Я много занимался этим вопросом. Система Бертильона включает прежде всего словесное описание – ты сам убедился, сколь оно несовершенно, – а затем следуют различные обмеры: головы, пальцев, ушей и т. д. С этим ничего не поделаешь.

– И как же ты поступил?

– Мне пришлось раскошелиться. Еще до моего возвращения из Америки один из сотрудников антропометрической службы за приличную мзду проставил неверную цифру в самом начале обмеров. Этого было достаточно, чтобы и остальные данные сместились, так что вся карточка вовсе не соответствует действительности и не совпадает с карточкой Бодрю.

После некоторой паузы Ганимар задал еще один вопрос:

– А что же ты собираешься делать теперь?

– Теперь, – воскликнул Люпен, – я собираюсь отдохнуть, как следует подкормиться и мало-помалу прийти в себя. Нелегко, конечно, побывать в шкуре Бодрю или еще кого-нибудь, сменить свою личность, как рубашку, выбрать новую внешность, голос, взгляд, почерк. Но наступает момент, когда за всем этим ты перестаешь видеть самого себя, – и тебе становится весьма грустно. Сейчас я испытываю те самые чувства, которые, должно быть, томили человека, потерявшего свою тень. Я отправлюсь на поиски своей тени… я должен ее отыскать.

Он встал и принялся расхаживать взад и вперед по аллее. Начинало смеркаться. Наконец он остановился перед Ганимаром:

– Как по-твоему, нам нечего больше друг другу сказать?

– Хотелось бы мне знать, – ответил инспектор, – собираешься ли ты поведать всему свету правду о своем побеге… Ведь допущенная мною оплошность…

– О, никто и никогда не узнает, что сегодня на свободу был отпущен не кто иной, как Арсен Люпен. Мне выгодно, чтобы клубящийся вокруг меня таинственный мрак не рассеивался, чтобы мой побег навсегда остался в памяти людей этаким волшебным трюком. Так что не бойся ничего, мой добрый друг, и прощай. Я сегодня ужинаю в городе, мне надо успеть переодеться.

– А я-то думал, что ты собираешься отдохнуть.

– Увы! Существуют светские обязательства, которыми невозможно пренебречь. Отдыхать я начну только завтра.