Путь в Европу - Сборник статей

Игорь Клямкин: Да и с безработицей дело обстояло не блестяще – с 1991 по 1994 год она увеличилась у вас с 3 почти до 11%.

Лилия Шевцова: Но это меньше, чем было тогда в Польше, Словакии, Словении, Болгарии…

Сорин Василе:

Власти опасались, что при радикализации рыночных реформ, которые неизбежно вели бы к закрытию неконкурентоспособных предприятий, безработица приобретет взрывоопасные масштабы. Ведь и без того то было время массовых протестов, когда шахтеры «захватывали» столицу, требуя отставки правительства, когда профсоюзы организовывали парализующие страну забастовки. Достаточно вспомнить забастовку железнодорожников в 1993 году…

Предлагались ли в то время другие варианты? Да, предлагались. В том числе и первым нашим посткоммунистическим премьер-министром Петре Романом. До того он был профессором политехнического института, получившим образование во Франции. Он хотел открыть румынскую экономику для зарубежных инвестиций, предоставив льготы иностранным бизнесменам. Но для Илиеску этот путь был неприемлем, а премьер, под давлением шахтеров, вынужден был уйти в отставку. Итогом же стал тяжелый экономический кризис, приведший в 1996 году к смене власти.

С тех пор в стране начались изменения социально-экономического курса. Именно после этого было осуществлено уже упоминавшееся закрытие неперспективных шахт. Но дело, разумеется, не только в шахтах. В политическую повестку дня было поставлено завершение либерализации экономики, что и привело в конце 1990-х к всплеску инфляции и новому витку экономического спада. Но к тому времени мы уже начали переговоры с Евросоюзом, альтернативы вступлению в который после пережитых неудач в Румынии мало кто продолжал искать. Экономическая политика теперь уже согласовывалась с ЕС и проводилась в соответствии с его рекомендациями. Результаты не заставили себя долго ждать: в 2000-е годы начался быстрый экономический рост.

Игорь Клямкин:

Бросается в глаза сходство между румынским вариантом развития в 1990-е годы и вариантом болгарским. В Болгарии тоже пробовали поначалу совмещать рыночные реформы с сохранением государственного контроля над экономикой, и инициаторами такого совмещения там тоже были пришедшие к власти экс-коммунисты, переименовавшие себя в социалистов. И мне интересно, в чем причины этой похожести.

В коммунистическом периоде ничего общего между двумя странами не наблюдалось. Румыния строила социализм обособленно, по своему собственному проекту, а Болгария находилась в советском блоке и на особую оригинальность не претендовала. Румыния к концу коммунистической эпохи подошла в бедственном состоянии, а Болгария – в относительно благополучном. Возникает, конечно, соблазн поискать ответ в том, что доминирующей религиозной конфессией в обеих странах является православие, обусловливающее их культурно-ментальные отличия от католическо-протестантской Европы. Но я не уверен, что это что-то объясняет.

И потому, что через несколько лет Румыния и Болгария в Евросоюз все же вошли, причем их идентичность, насколько могу судить, это не травмировало. И потому, что роль православной церкви в этих странах слишком уж разная: в Болгарии ее влияние невелико, а в Румынии – наоборот; у вас ей удалось даже добиться преподавания основ религии в школах, причем в первых четырех классах оно обязательно. Чем же тогда объясняется сходство исторических маршрутов Румынии и Болгарии в 1990-е годы?

Сорин Василе:

Православная церковь действительно играет очень большую роль в нашей общественной жизни. По рейтингу доверия она – абсолютный лидер среди всех институтов, причем рейтинг этот превышает 80%. Между тем в Болгарии, как вы правильно заметили, статус церкви не столь высок. И уже одно это заставляет сомневаться в том, что ситуативная установка двух стран на «особый путь», если уж пользоваться такой терминологией, имела какое-то отношение к православию. Не помешало оно ни в одной из них и их интеграции в Европейское сообщество, как когда-то не помешало и интеграции в него тоже православной Греции.

Ее пример, как и примеры Болгарии и Румынии, убедительно свидетельствует о том, что следование европейским экономическим и политическим стандартам вполне совместимо с сохранением православной идентичности, причем независимо от того, насколько глубоко укоренена она в той или иной стране. Свободная рыночная экономика и демократия эту идентичность не девальвируют, как не девальвируют они, скажем, и католическую идентичность итальянцев. Так что мне остается лишь согласиться с вами: инерционный, «социалистический» маршрут преобразований конфессиональными причинами не объясняется. Будь иначе, блуждания по этому маршруту не были бы столь скоротечными, а выбор иного, радикального пути не был бы столь уверенным и быстрым.

Игорь Клямкин: Но откуда все же первоначальная предрасположенность к самим таким блужданиям? Может быть, дело в восприятии обществом социалистической системы? Ведь ни в Румынии, ни в Болгарии не было столь сильного отторжения этой системы под флагами антикоммунизма, как в странах Балтии и Центральной Европы. Поэтому и к власти там сразу же пришли не экс-коммунисты, а сторонники радикальных системных преобразований. Может быть, дело именно в этом?

Сорин Василе: Такое объяснение, мне кажется, к истине ближе. Действительно, в Румынии имело место всеобщее недовольство не столько социализмом, сколько режимом Чаушеску и его политикой. Поэтому к власти у нас пришли не либералы, а реформаторы из номенклатурной среды. Естественно, что проводимые ими реформы были весьма умеренными и осторожными – к другим эти политики просто не были готовы. Но ведь и среди населения массового запроса на резкие движения в то время не было тоже…

Игорь Клямкин:

В таком случае остается лишь выяснить, почему в одних странах люди относились к социалистической системе более благосклонно, чем в других. Готовясь к встрече с вами, я посмотрел данные о структуре населения бывших коммунистических стран в период, когда коммунистические режимы в них только утверждались, т. е. в первые послевоенные годы. Румыния и Болгария в данном отношении заметно выделялись среди других низким уровнем урбанизации: доля горожан составляла в них меньше четверти, между тем как в Польше и Венгрии – больше трети, а в Чехословакии – больше половины. Это значит, что к концу коммунистической эпохи в румынских и болгарских городах процент выходцев из крестьян был существенно выше, чем в других странах.

Правда, примерно то же самое было и в Словакии, которая, в отличие от Чехии, вошла в социализм, будучи едва затронутой урбанизацией. Но ведь и в Словакии в 1990-е годы сколько-нибудь радикальных реформ не наблюдалось. Там тоже искали вариант развития, предполагавший сохранение за государством его ведущей роли в экономике, что, как и у вас, интеграции в Европу отнюдь не способствовало. Притом, что тогдашний словацкий лидер Владимир Мечьяр выходцем их коммунистической номенклатуры не был.