Путь в Европу - Сборник статей

Игорь Клямкин: Наследство, доставшееся от этого режима, повлияло на характер посткоммунистических реформ?

Александр Белявски (корреспондент румынского радио):

Повлияло, причем существенно. В чем заключался экономический курс Чаушеску? В преимущественном развитии тяжелой промышленности – металлургической, химической, нефтеперерабатывающей. Для этого были нужны колоссальные энергетические ресурсы. Да, у нас есть своя нефть, но ее не хватало, поэтому нефть приходилось закупать за рубежом. Кроме того, план Чаушеску предусматривал оснащение возводившихся индустриальных гигантов новейшим оборудованием, которое приходилось закупать тоже – в США, Франции, Италии, ФРГ. Понятно, что на все это требовались огромные деньги, поступление которых румынский экспорт, в силу слабой конкурентоспособности румынских товаров, обеспечить не мог.

Поэтому Чаушеску стал брать кредиты западных финансовых институтов. И довольно быстро обнаружилось, что своевременно выплачивать их страна не в состоянии. Ответом на недовольство Запада стала коррекция экономического курса: Румыния начала форсированно погашать внешний долг. Но так как никакими дополнительными доходами, которых и не было, реализацию такого курса обеспечить было нельзя, ставку сделали на уменьшение государственных расходов. А именно – расходов на импорт (был запрещен даже ввоз кофе) и на потребление населения, в результате чего почти половина его к концу правления Чаушеску оказалась на грани нищеты.

Таким было наследство, доставшееся нашим первым посткоммунистическим политикам. И дело не только в низком уровне жизни, не только в бедности. Дело еще и в унаследованной структуре экономики: ведь именно гиганты румынской индустрии в значительной степени обеспечивали занятость населения. Это предопределило чрезвычайную осторожность нового руководства на начальном этапе реформ. Едва ли не больше всего власти опасались тогда увеличения безработицы, которое стремились заблокировать. Все, что касалось экономической эффективности, отступало на второй план.

Лилия Шевцова (ведущий исследователь Московского центра Карнеги): Приватизация не проводилась?

Александр Белявски: Она проводилась, но в первой половине 1990-х годов к реальным изменениям в отношениях собственности не вела.

Лилия Шевцова: Приватизация без изменения отношений собственности – это интересно, и мы вас об этом еще попросим рассказать. Но пока, вспоминая о политической активности в те годы румынских горняков, хочу спросить о ваших угольных шахтах, убыточность которых была общеизвестной. Что с ними происходило?

Сорин Василе: Они были барьером на пути развития нашей экономики. И именно потому, что с ними ничего не происходило. Эти шахты нужно было не приватизировать, а закрывать, но попытки такого рода встречали сопротивление шахтеров, возбуждая в том числе и их политическую активность. И это при том, что даже уголь из Австралии завозить было дешевле, чем добывать у нас, не говоря уже, скажем, о польском угле из Силезии…

Александр Белявски:

Чтобы лучше понять поведение наших шахтеров, надо представлять себе, кем были эти люди. Основной угледобывающий центр в Румынии – долина Жиулуй, куда во времена Чаушеску были свезены крестьяне со всех областей страны. Кто-то оттуда уезжал, кто-то приезжал, устойчивого социального и культурного уклада там не возникало. То была пестрая масса, которая легко поддавалась политическому манипулированию. К тому же она, ощущая востребованность тяжелого шахтерского труда государством, обнаруживала повышенную предрасположенность к протестной консолидации.

Вы, возможно, помните, что в этом регионе еще в 1977 году произошла забастовка горняков, которые просто закрылись в шахте. Тогда это была самая крупная протестная акция «рабочего класса» при коммунистическом режиме. Результатом же стало заметное повышение зарплаты и социального статуса румынских шахтеров. У них возникало восприятие себя как рабочего авангарда, что и проявилось в начале 1990-х годов. Закрыть шахты в той ситуации было невозможно.

Лилия Шевцова: А потом стало возможно?

Сорин Василе: Это было сделано в 1997 году, когда премьер-министром у нас был Виктор Чорбя. Страна в то время переживала острый кризис, и премьер, будучи экономистом, понимал, что с шахтами, приносившими одни убытки, надо что-то делать. И он предложил своего рода сделку: шахты закрываются, а горнякам выплачивается в течение трех лет до 50 их месячных зарплат. Как распорядиться этими довольно большими деньгами – открыть свой бизнес или как-то еще – решать им самим. И горняки согласились, убыточные шахты были закрыты.

Игорь Клямкин: Пока мне все же не ясно, что происходило в Румынии в 1990-е годы. К XXI веку страна подошла с огромной инфляцией и продолжающимся спадом производства. Это было результатом реформ или их отсутствия? Была ли осуществлена в начале 1990-х либерализация экономики? Когда у вас освободили цены?

Сорин Василе:

Цены освободили сразу, но не на все товары. Я имею в виду энергоносители и продукты питания. В этих сферах рост цен государством сдерживался.

В целом же реформы шли медленно, отсюда и все проблемы. Предприятия, несмотря на декларировавшийся курс на приватизацию, фактически оставались в собственности государства, что обрекало их на неэффективность и, соответственно, на неконкурентоспособность. Инвестиции из-за рубежа в страну не шли. Оплата труда была крайне низкой, что при таком типе экономики вполне закономерно.

Конечно, этот курс во многом задавался не только доставшейся по наследству новому руководству структурой экономики, но и инерцией прежней автократической модели развития. Именно она диктовала властям линию их политического поведения. Вспоминаю, с какими лозунгами шли в 1990 году на первые свободные парламентские и президентские выборы наши политики, которые стали на тех выборах победителями. Они приходили на митинги и произносили там речи о недопустимости «продавать страну», т. е. наши заводы и фабрики, западным хозяевам, которые будут выжимать из румын все соки и вывозить из страны все деньги.

Это была, конечно, пропаганда, но многие люди оказались к ней восприимчивы. Это была дорога в тупик, но тогда это мало кто понимал. Потребовался драматический опыт неудач, чтобы тупиковость такого пути была обществом осознана.

Я не возьмусь утверждать, что выбранный в начале 1990-х маршрут развития был жестко предопределен, что ему не было альтернативы. Потому что, кроме объективных обстоятельств, существовали и обстоятельства субъективные. Я имею в виду экономическую и политическую идеологию нашего первого демократически избранного президента Иона Илиеску.