Сафари - Артур Гайе

Перед глазами у меня стояли красные круги, а ноги точно свинцом налились, в то время как я медленно шел к своему любимому месту у реки. Я долго сидел там, обдумывая свое положение и глядя на покрытые облаками горы. Потом встал, вскинул топор и в последний раз пошел «домой».

По дороге, однако, я еще кое-что сообразил и несколько изменил свой план. Я поймал одну из наших двух пасшихся на лугу лошадей, вскочил на нее и проскакал мимо нашего дома, производя как можно больше шума.

Все вышло так, как я того ждал. Все трое торчали там, очевидно выжидая меня. Я направился на единственную проезжую дорогу, связывавшую наш поселок с миром, проехал по ней некоторое расстояние, углубился в наш лесной участок, затем покружил лошадь вокруг нашего участка и спустился вниз по берегу реки. Здесь я связал передние ноги лошади веревкой, чтобы она не могла далеко зайти, и отправился на пастбище. Как я и предполагал, второй лошади там не оказалось. Один, или всего вероятнее, двое из моих товарищей, погнались на ней за мною, чтобы вернуть себе мою лошадь. Храброго шотландца, конечно, не было в их числе!

Все это было так. Когда я вошел в дом, я действительно застал его там одного. Ударом кулака я отшвырнул его в угол, потом вскочил на него и отколотил так, как никогда еще никого не колотил. Потом поспешно, но совершенно спокойно уложил в свой мешок все, что мне было необходимо на дорогу, и, не оглядываясь, вышел.

Я решил вернуться в Ванкувер и оттуда снова пробраться в Соединенные Штаты.

До Ванкувера все шло благополучно; удачные и неудачные проезды «зайцем», теплые и сухие ночлеги с сытным ужином и холодные, сырые, на пустой желудок. Словом все шло как всегда. Потом на меня напал страх, ведь у меня не было паспорта для Соединенных Штатов. Я решил, что лучше избежать торжественных официальностей и перейти границу тихо и незаметно.

Свернув в сторону от полотна железной дороги, я пошел через горы. Местность была дикая, пустынная и почти непроходимая. По счастью мне, наконец, удалось встретить старика, оказавшегося фермером. Он накормил и приютил меня на ночь, а на следующий день вывел на дорогу. Он привел меня к ручью, протекавшему по мирной лесной долине, поросшей высокими и могучими лиственницами. «Ты пойдешь вдоль этого ручья до камня, из-под которого он вытекает. Там ты будешь уже в Соединенных Штатах! Потом поднимешься по отвесу, повернешь направо и выйдешь на большую дорогу. А теперь прощай, я тороплюсь домой. Счастливого пути, парень!»

Я взобрался еще немного выше, разулся, присел на камне у воды, свесив в нее босые ноги, и достал из мешка ветчину, хлеб и мед.

За мною поднимались высокие, рассеченные глубокими трещинами скалы, полуприкрытые сухими сучьями и ползучими растениями. Внезапно над моим ухом раздалось пыхтенье, я повернул голову и увидел рядом с собою огромного медведя. С криком ужаса я вскочил, медведь тоже грозно поднялся, но с проворством дикого зверя, которое человек проявляет иногда в минуту опасности, я бросился бежать. И через пять минут был уже в Соединенных Штатах.

Прижав ругу к бьющемуся сердцу, я стал прислушиваться и всматриваться — медведя не было, подо мною мирно простиралась лесная долина. Ноги мои были изранены, я обхватил их руками и, сидя на корточках, ежеминутно готовый к бегству, стал раздумывать. Необходимо было добыть свои сапоги и дорожный мешок. Будь со мною хоть какое-нибудь годное оружие! Мерзавец медведь, наверное, пожирает теперь мою вкусную ветчину! Я решил, что будет лучше ему не мешать и переждать; на всякий случай я отломил себе толстый деревянный сук, в глубине души прекрасно сознавая его бесполезность.

Через некоторое время я осторожно пополз вниз вдоль ручья, пугаясь при малейшем треске сучьев и подозрительно заглядывая за каждый камень. Через полчаса я был на месте, где совершилось злодеяние. Медведя и в помине не было. Не было в помине и моей ветчины. Мерзавец вылизал и мед, да и вообще уничтожил всю мою провизию. Вокруг было тихо и жутко. Я жадно вглядывался, стараясь найти свои сапоги. Но я положил их у скалы, у подозрительной темной трещины, наполовину заросшей папоротником. Вдруг оттуда опять появится чудовище! Мне показалось, что запахло медведем и смертью — обуреваемый страхом я побежал прочь, босиком, сжимая палку под мышкой, с мешком в правой руке и звеневшим котелком в левой. При наступлении ночи я вскарабкался на дерево и лишь к утру решился оттуда спуститься. Скоро я выбрался на дорогу. Она вела через зеленую долину, мимо мельницы. Рядом с мельницей был жилой дом. Из раскрытых окон доносился заманчивый запах жаркого. Я остановился и стал нюхать.

Внезапно в окне появилась белокурая женская голова. Незнакомка звала собаку и бросила из окна пригоршню птичьих костей с остатками мяса на них. Белокурая голова вновь скрылась в полусвете комнаты; собака ежеминутно могла появиться; точно волк я кинулся на кусок гусятины, схватил его и хотел удрать — но вдруг замер на месте! Из комнаты раздался женский голос: «Милый вы мой, что это вы? Вы голодны? Вы хотите есть? Так войдите же!» — Голос был нежный и слабый. В окне появилось женское лицо, прекраснейшее из всех женских лиц, которые я когда-либо видел…

Не знаю, что я ответил. Вскоре после этого я очутился в комнате. Помню, что я умывался, служанка-японка принесла мне домашние туфли. Вокруг меня были разные люди; они меня расспрашивали; не помню, что я им отвечал; помню только, что мельник, большой человек с красным лицом, от души смеялся над моей встречей с медведем. Все мое внимание было приковано к лицу этой женщины и ее нежному, слабому голосу.

— А теперь поговорим о деле! — сказал мельник, когда мы остались с ним вдвоем. — Хочешь поработать у меня? По крайней мере пока не заработаешь на сапоги и вообще на самое для тебя необходимое? Ведь долго ваш брат-бродяга не выдерживает. Жене моей давно уже хочется разбить сад перед домом: тебе, кажется, приходилось делать что-то в этом роде; возьмешься за это? Будешь получать тридцать долларов в месяц. Есть будешь с нами, а харчи у нас жирные!

— Согласен! — тихо ответил я.

На следующий день я принялся усердно работать в саду. Вскоре туда ко мне пришла племянница хозяина. Мы разговорились и подружились с нею. Она стала приходить каждый день и оставалась со мною все дольше и дольше.

Я рассказывал о своих душевных переживаниях, о своей необычайной жизни, о странствованиях и приключениях. Она жадно слушала, стараясь не пропустить ни одного слова. Это была родственная мне натура, бурная и беспокойная; пылкая фантазия ее лихорадочно работала, с самого детства ее томила тоска по свободной жизни и неведомым странам.