Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

Нет сомнения в том, что Чосер хорошо знал поэму Гауэра. Ведь он использовал некоторые сюжеты «Исповеди влюбленного» в «Кентерберийских рассказах», а в «Прологе к Рассказу Юриста» устами этого персонажа даже упрекнул Гауэра, впрочем, не назвав его имени, за обращение к теме инцеста:

Но, вспоминая дам несчастных тех,Не рассказал про Канацеи грех,Что к брату страсть греховную питала(Таких историй хоть бы не бывало!),Ниже про Апполония из ТираНе рассказала Чосерова лира…(Все переводы «Кентерберийских рассказов» цитируются по данному изданию без указания имени переводчиков)

Интересно, что спустя два столетия именно этот рассказ «про Апполония из Тира» привлек к себе внимание менее придирчивого Шекспира, который использовал его в своей поздней драме «Перикл».

Как можно догадаться по названию поэмы Гауэра, рамочный сюжет, скрепляющий вошедшие в нее истории, — это исповедь. Безответно влюбленный герой исповедуется Гению, жрецу Венеры, в своих грехах, а тот постоянно наставляет его на путь истины. В длинные диалоги духовника и влюбленного вкраплено множество историй, с помощью которых Гений поучает героя. Все они написаны единым гладким размером, и во всех них звучит тот же самый голос рассказчика, что придает известную монотонность повествованию, хотя великое разнообразие историй, вошедших в «Исповедь влюбленного», сделало поэму очень популярной в XV и XVI вв.

Рамочная конструкция «Декамерона» гораздо сложнее и интересней, чем у Гауэра. Десять молодых людей (семь девушек и три юноши) бегут из Флоренции, где свирепствует чума, за город, и там в идиллически-пасторальной обстановке развлекаются, рассказывая друг другу занимательные истории в течение десяти дней. В «Декамероне» обрамляющая рамка не является уже более или менее формальной данью жанровым законам сборника, но представляет собой важнейшую часть замысла автора, которая скрепляет все многообразие вошедших в книгу историй воедино. Исследователи не раз отмечали, что отдельные рассказчики «Декамерона», за исключением озорного шутника Дионео, мало индивидуализированы. Все молодые люди, собравшиеся в загородной вилле, принадлежат к высшему сословию. У них сходные привычки и интересы, потому они легко понимают друг друга. Но они не только похожи друг на друга по образу мысли, как заметили критики, они похожи и на автора книги, гуманиста Джованни Боккаччо.1610 Собравшись вместе, они образовали некое маленькое гуманистическое содружество умов, противостоящее хаосу зачумленной Флоренции, а процесс рассказывания превратили в интеллектуальную игру. Божественное начало, столь важное для средневекового человека, для них не исчезло, но оно отошло как бы на второй план, уравнявшись с земным и отдав авансцену «матери и устроительнице всего сущего» — природе и активно ищущему свое место в мире человеку. В эту перспективу и вписаны все рассказанные героями «Декамерона» истории, где «старые» средневековые сюжеты подчинены новому характерному уже для Ренессанса взгляду на мир.

Такая перспектива, однако, совсем не характерна для Чосера. Автор «Кентерберийских рассказов» — целиком средневековый человек, чуждый ренессансному гуманизму, который появится в Англии лишь в XVI в. Ученые до сих пор не решили, читал ли Чосер «Декамерон» целиком, или только отдельные из вошедших туда рассказов, или, может быть, просто слышал об этой книге. Чосер ни разу не упоминает имени Боккаччо, хотя и ссылается на Данте и Петрарку. Но, если он и читал «Декамерон» полностью, что представляется вполне правдоподобным, то рамочная конструкция Боккаччо, как и рамочная конструкция Гауэра, подсказали ему лишь общую идею, которую он осмыслил на свой лад.

В качестве обрамления Чосер придумал блестящий сюжетный ход — паломничество к раке с мощами Томаса (Фомы) Беккета в Кентербери. Этот ход позволил поэту собрать вместе самых разных по социальному происхождению и взглядам на жизнь людей, которые только и могли войти в близкий контакт между собой именно в таком путешествии. Каждый из этих персонажей имеет собственный индивидуальный голос, чего не было ни у Гауэра, ни у Боккаччо, и свой наиболее подходящий ему по его статусу литературный жанр. Более того, отношения между паломниками получают дальнейшее развитие в сюжетных интерлюдиях, что тоже влияет на их рассказы. Но, словно и этого мало, неугомонный трактирщик Гарри Бейли, вызвавшийся служить проводником в Кентербери, превращает сам процесс рассказывания в веселое соревнование, назначив самого себя его судьей и режиссером. Разного рода поэтические турниры были частью жизни позднего Средневековья. Их в том числе устраивали и лондонские купцы, из среды которых Чосер происходил по материнской линии. На своих собраниях купцы выбирали «князя», который судил соревнование, а победителя угощали бесплатным обедом.1611 Знаменательно, что согласно принятым в начале книги условиям, паломники в Кентербери тоже должны будут угостить предполагаемого победителя таким обедом по возвращении в Лондон. Однако и эту традицию поэтических турниров Чосер тоже повернул в новое русло, подчинив общему замыслу «Кентерберийских рассказов» и сделав ее одним из элементов структуры книги. В целом же подобная обрамляющая рамка была замечательным открытием, благодаря которому обыденная жизнь с ее перипетиями и взятые из ее гущи характеры впервые в истории английской литературы стали предметом изображения в крупном художественном произведении.

Зачин и Общий Пролог

Средневековые произведения было принято начинать с пролога. Чосер не отступил от этой традиции, обыграв ее в своих целях. Он начал «Кентерберийские рассказы» с развернутого «Общего Пролога», дающего завязку действия, объясняющего, как возникли вошедшие в книгу рассказы, и знакомящего читателя с их авторами-паломниками. Это важнейшая часть «Кентерберийских рассказов», тот твердый фундамент, на котором держится все недостроенное здание книги вместе с его крышей — «Рассказом Священника» и «Отречением» автора. Без этой прочной опоры здание тут же развалилось бы на отдельные куски, которые никто не смог бы собрать воедино.

«Общий Пролог» начинается знаменитым зачином, который еще в середине XX в., пока в школах и университетах преподавали среднеанглийский язык,1612 все английские школьники знали наизусть и который на родине Чосера по популярности и сейчас вполне сопоставим с гамлетовским «Быть или не быть»:

Когда Апрель обильными дождямиРазрыхлил землю, взрытую ростками,И, мартовскую жажду утоля,От корня до зеленого стебляНабухли жилки той весенней силой,Что в каждой роще почки распустила,А солнце юное в своем путиВесь Овна знак сумело обойти,И, ни на миг в ночи не засыпая,Без умолку звенели птичьи стаи,Так сердце им встревожил зов весны, —Тогда со всех концов родной страныПаломников бессчетных вереницыМощам заморским снова поклонитьсяСтремились истово; но многих влекФома Бекет, святой, что им помогВ беде иль исцелил недуг старинный,Сам смерть приняв, как мученик безвинный.

Мастерство, с которым Чосер описал проснувшуюся от зимней спячки весеннюю природу, начинающую новую жизнь, сразу же захватывает внимание читателей. Особенно тех, кто может прочесть этот отрывок в подлиннике и оценить пропавшие в переводе мелкие детали и образы, вроде упомянутых там птичек, спящих всю ночь с открытыми глазами (That slepen al the nyhgt @with open ye) или текущего по венам растений весеннего сока, рождающего цветки (And bathed every veyne in swich licour / Of which vertu engendred is the flour).

Однако сама эта картина весенней природы на самом деле опиралась на богатую традицию античной и средневековой литературы. Тут не было ничего необычного. Средневековые читатели ценили в литературе не новое и оригинальное (так вопрос не ставился вообще), но знакомое и узнаваемое, как бы вновь открытое для них автором. Апрель с его теплыми дождями, питающими землю, мягкий западный ветер (Zephirus), «юное» солнце (the yonge sonne), вошедшее в знак Овна — все эти образы были уже тогда хорошо знакомы. Как показали исследователи, средневековые поэты пользовались ими как в любовной, так и в религиозной лирике, а также в разного рода аллегориях и даже сатирах.1613 В прологе жанра видений они давно стали общим местом. Чосер же связал весну в «Кентерберийских рассказах» с паломничеством, с людским стремлением «поклониться мощам».

Такое сопряжение земного, природного, и горнего, религиозного, начал сразу же наметило важнейшую перспективу всей книги, два ее главных полюса. Для средневекового человека весна и, в частности, апрель были не только временем возрождения природы. Это было также и время духовного обновления, связанного с покаянными днями Великого Поста и «праздником праздников» Пасхой, когда люди получали шанс очиститься от греха и начать новую духовную жизнь, исцелиться не только от телесных болезней, но и духовных недугов. Очень популярные в XIV в. паломничества как раз и служили этой цели, хотя и тогда уже встречались паломники, отправлявшиеся в путешествие исключительно в поисках развлечений. Сама жизнь представлялась людям той поры, считавшим себя лишь пришельцами в здешнем мире, кратким земным странствием в поисках небесного града Иерусалима. Этот град Божий был для них не благочестивой метафорой, но явью, по-своему не менее реальной, чем Лондон или Кентербери.1614 Таким образом, весна представлена Чосером в зачине книги не только как время торжества земной любви, рождающей цветы и заставляющей птичек спать с открытыми глазами, но и как время поиска любви небесной, влекущей человека в горний мир. В «Кентерберийских рассказах» эти два полюса при всей их сложной диалектике неразрывно сопряжены друг с другом. Паломничество для поэта — одно из проявлений бурного потока жизни, но сам этот поток подчинен силе, которую воплощают мощи, влекущие к себе паломников.1615