Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий

Интернационал, – он ведь, по сути, был неким революционным международным «орденом». Та разведка занималась сугубо стратегией, потому Сталин и курировал её лично. Сейчас такого и в помине нет… Ну, это так, для исторической эрудиции.

Помолчал, в сотый раз обдумывая ситуацию вокруг проекта. Потом вернулся к прежней мысли.

– А я, Власыч, тебе отвечу на все эти «почему». Потому что проект очень нужен России. Нужен вдвойне. По существу, помогая росту экономики. И – как задел! Вот так достижения оборонки должны работать на гражданке. Это кое-кому не по нраву. Если за рубежом, то нормально, так и надлежит быть. Но в том-то и дело, что этих «кое-кому», кто из прозападной элиты, их и дома, в России, полно. Такие экземпляры попадаются, что от них чёрной галицийской русофобией воняет. Вот в чём загвоздка, Власыч… Ну, я по сути всё сказал. Наша элита расколота на два непримиримых лагеря: компрадорский олигархат, он, образно говоря, толчётся в прихожей американского конгресса, и национальный капитал, чудаки вроде меня, которые проявляют преступное сочувствие России, бьются за настоящий, а не словесный прорыв отечественной экономики. Мы вроде бы в меньшинстве, тем более и декларативных патриотов хватает. Но, во-первых, чую, что у многих колеблющихся сработает инстинкт самосохранения и они будут с нами, а во-вторых, по русской традиции, мы не сдаёмся. Вот она, Власыч, сшибка глубинных интересов. И ставка – судьба России. Потому что транзит власти – та историческая развилка, на которой предстоит цивилизационный выбор. Если престол окажется безнаследным и после Путина в Кремле поселятся атлантисты, – а среди претендентов на трон у нас англоманистой публики немало, – Россия уйдёт под внешнее управление. Если же возобладает альтернативная элита, мы покажем миру экономическое чудо не хуже японского. Вот она, большая игра вокруг России. Я бы сказал, игра глобального масштаба, потому что от её исхода зависит весь расклад мировых сил.

Смысл этой большой игры, в принципе, ясен, однако на нынешнем этапе в ней слишком велика доля неопределённости. Как ни странно, нет чёткости в позиции Путина – возможно, выжидает, – а от него многое зависит. Но одна крупная неприятность уже стала фактом современной истории: народ не доверяет своей элите, подозревая её в грядущем предательстве. А историческое время идёт, часы не остановишь. День икс приближается, эпоха на исходе, и элитный разлом вот-вот выйдет наружу. Кстати, сегодня концепция Антонио Грамши об органической и традиционной интеллигенции срабатывает именно на глубинном уровне власти, где уже мелькают сполохи большой игры.

Сел за стол. Взял в пальцы карандаш.

– Вопросы есть, Власыч?

Донцов молчал. Синягин не открыл для него америки. Он давно чувствовал эти подводные течения, воспринимая их как отголоски вихрей, бушующих на вершинах власти. Прозападное лобби в российском истэблишменте выдавало себя тем, что для них главным врагом было прошлое, советчина. Известно, либеральная фронда – не созидатель, она паразитирует на отрицании предшествующего периода, кстати, вбирая в себя его худшие черты. Но Иван Максимович объяснил всё с такой пугающей самоочевидностью, что Виктору стало страшновато. Да, в ближайшие годы решится судьба России! Ситуация острее, чем в пресловутые девяностые. Либеральное болото затягивает всё сильнее.

После внешне спокойного, но, по сути, драматического спича Синягин устал, обмяк. Дружески сказал:

– А вообще-то, Власыч, я должо́н спасибо тебе сказать за то, что сподобил меня всё снова обдумать. Я ведь не один в этом поле воин. Каждый в своём окопе насмерть держится, и хотя с трудом, линию фронта удерживаем. Для меня сейчас господствующая высота – Поворотиха, потому тебя и вызвал. Знаешь, как в жизни бывает? Мне в Поворотихе капкан готовят, мат хотят поставить, а она вдруг в проходные пешки вышла, ещё пару ходов – и в ферзях! Потому и прошу тебя через родню громче кричать, что эта сволочь Синягин хочет развалить деревню. Глядишь, на такую дудочку стая светлооких профессиональных протестунов из Москвы подтянется, горевестники явятся, недореволюцию учинят. А там и осиный рой журналистской тусовки налетит, – вот и прорвём информационную блокаду. Пусть пишут, что их стараниями удалось отстоять Поворотиху от посягательств злодея. Что делать: война уловок. А я под этот шум проект в срок завершу. По части Поворотихи будем на связи. Похоже, там крупные события назревают, серьёзные люди в аферу ввязались. Разведка, – глянул в сторону Владимира Васильевича, – интересные вести доносит. Да и ты там очень кстати объявился. Губернатор тульский в курсе, подыграет. В общем, как говорится, не кипятильником море разогреваем.

Глава 14

Из всех душевных состояний самым загадочным Аркадий Подлевский считал предчувствие. Любовь или вожделение, надежды на крупный кэш или сомнения в удаче, как и прочие жизненные коллизии, проходили для него по разряду переживаний, Аркадий вверял их либо рациональному уму, либо интуиции. Загадок здесь не всплывало: речь шла о чувствах, фактах, событиях, и требовалось лишь взвесить шансы на успех, чтобы по возможности попасть «в яблочко».

Совсем иное дело – предчувствие. Оно возникало изредка, но внезапно, без внешнего повода, а хуже всего – неизвестно, чего оно касалось. Просыпаясь утром, человек не склонен думать о том, что стал на день старше; но вдруг при очередном пробуждении пронзает эта мысль, – именно такой ненормальности Подлевский уподоблял предчувствие, неожиданно одолевавшее его. Предчувствие чего? Счастья-радости, беды, больших денег, деловых затруднений? Нет, просто тягостное предчувствие чего-то, что должно неминуемо случиться. Это ощущение словно посылалось свыше, попытки угадать причину беспокойства были тщетны. Предчувствие повисало на нём, как временное заклятие. «А может, это сигнал, предупреждение о чём-то судьбоносном?» – думал он.

Аркадий опасался загадочных состояний души, омрачавших ясность его жизнеполагания. В такие периоды – на сердце ненастье – он жил с повышенным уровнем тревоги. Ожидание неизвестно чего и неведомо когда, лучшего или худшего – не из приятных.

Дьявольская рулетка!

Особенно запомнились два случая.

Когда предчувствие перемен в очередной раз нарушило душевное спокойствие, он перебрал в уме все возможные варианты грядущих событий, способных повлиять на его судьбу, даже письменный перечень составил, не поленился. Правда, сразу сжёг эту четвертушку бумаги, содержавшую его житейские тайны. А разрядилось предчувствие особой невзгодой: внезапно умер отец. Он долго болел, но доктора считали, что серьёзной тревоги нет. И вдруг – развязка. Для Аркадия это стало сильным ударом. Хотя их отношения не назовёшь тесными, он ценил и по-своему любил отца, который в переломные годы русской жизни сумел выжать из бедлама эпохи максимум возможного. Аркадий намеревался выслушать поучительную исповедь отца, чтобы на новый манер применить его бесценный опыт, но не успел –