Эпоха сериалов. Как шедевры малого экрана изменили наш мир - Анастасия Ивановна Архипова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Passage a facte – чистое «нет!», брошенное в лицо Другому; это не ошибочное действие, т. е. сфера бессознательного, а радикальный отказ. Хаус буквально проделывает дыру в Другом и одновременно сам выпадает в эту дыру, не изжив утрату объекта любви, а слившись с ним, как это происходит у меланхоликов (для которых самоубийство будет закономерным passage à l’acte). Въехав в разрушенный дом, он вручает оцепеневшей от шока Кадди щетку для волос (которую она просила вернуть) – это не символический предмет, связанный с воспоминаниями о любви, не письма, не кольцо, не локон, а просто голая в своей материальности вещь, и к ее щетине не пристала ни единая прядка волос возлюбленной.
В последних кадрах серии он бредет по берегу сверкающего океана, один на один с ослепительным агальмическим образом того, что с древности служило символом мирового хаоса, бездны. Океан – это и Другое, нефаллическое, наслаждение, как океан в «Солярисе»; и образ свободной стихии – и Хаус действительно ощущает себя свободным, от отношений, от травмы, причиняемой субъекту языком.
Не в последнюю очередь к этому приводят терапевтические усилия окружения Хауса – целиком на воображаемой оси, где перекрыт доступ к истине желания: чувства, которые «должен» испытывать Хаус, призваны заткнуть нехватку, замаскировать расщепление субъекта; Хаус должен стать «нормальным» и «счастливым». Хаус в ответ одним махом устраняет и барьеры Воображаемого, и координаты Символического, чтобы затронуть границы Реального.
Лабрадоры и премьер-министры: иронический демонтаж
Мы рассмотрели «случай» героя шерлокианского нарратива (здесь – Хауса) в контексте двух структур – невротической и перверсивной. Попробуем теперь взглянуть на него с точки зрения структуры психоза.
Сцена с разрушением стены дома Кадди выстроена как иронический жест. Въехав в гостиную Кадди на машине, Хаус не спеша выбирается из нее, отряхивается и, подойдя к застывшей в шоке хозяйке, протягивает ей щетку для волос: «Вот, ты просила вернуть». На таком же ироническом контрасте шокирующего (страшного) и незначительного выстроена, например, сценка в фильме «Индиана Джонс71 и Священный Грааль». Действие происходит в дирижабле: Индиана, чтобы отвлечь преследующего их с отцом врага, переодевается стюардом и спрашивает у всех билеты. Дойдя до врага (который уже успел опознать отца героя), Индиана спрашивает у него билет, а когда тот недоуменно поворачивается к нему, бьет его в челюсть и выкидывает в окошко. Остальные пассажиры замирают в немом шоке. Индиана поясняет: «У него не было билета». Мгновенно поднимается лес рук: пассажиры торопятся предъявить суровому стюарду свои билеты.
Так же устроена и сцена у гроба отца Хауса. Хаус произносит надгробную речь, которая начинается как инвектива, но, когда все уже ждут скандала, внезапно переходит в похвалу. Имитируя рыдания, Хаус склоняется над гробом и на глазах у ошеломленного Уилсона украдкой отрезает кусочек мочки отца в качестве образца ДНК, демонстративно нарушая табу, совершая святотатство, двойное надругательство над мертвым и над отцом.
Иронические выходки Хауса обычно выходят за грань благопристойного, они шокируют своей демонстративностью, внезапностью, непристойностью и часто адресованы фигурам, занимающим авторитетную позицию. Его поведение действительно сродни эксгибиционистскому жесту: когда «реципиент» выходит из ступора, «агент» уже успел добиться нужного эффекта. Хаус вообще любит сдергивать с себя штаны на публике. Мы уже упоминали случай в ресторане; другой такой случай происходит вскоре после выписки Хауса из психиатрической лечебницы. Кадди и Уилсон подозревают, что он мог опять подсесть на наркотики. Уилсон умудряется добыть мочу Хауса из собственного унитаза; но на поверку оказывается, что это моча… лабрадора72. «Мы знаем, что ты подсел на наркотики», – говорят Хаусу Кадди и Уилсон. «Нет, все, что вы знаете, – это что я гений, сумевший заставить пса пописать в унитаз», – отвечает Хаус и тут же у них на глазах мочится в кружку, которую Уилсону сделал в подарок его крестный сын (Хаус, разумеется, знает об этом), ставит ее на кофейный столик и спокойно удаляется.
Вербальные выходки Хауса ничуть не лучше; например, на вопрос Нолана (терапия в психиатрической больнице): «Почему ваши неудачи вам дороже ваших успехов?» он отвечает: «Мать застала меня, когда я мастурбировал… На фотографию ее матери»73. Большое количество таких шуток Хауса вращается вокруг проституток.
Шерлок тоже наделен похожим чувством юмора: его выпады язвительны, грубы и неожиданны: «Какие у вас пустые лица! Как это, наверное, приятно – не быть мной! Такое умиротворение!»; «Андерсон, не разговаривай вслух, ты понижаешь ай-кью целой улицы»; Джону: «Боже мой, каково это – быть внутри ваших забавных крошечных мозгов? Должно быть, это так скучно»74; «Джон: Почему я не подумал об этом? – Шерлок: Потому что ты глупый. О, не смотри на меня так, практически все вокруг – глупые» (все это реплики из одной только первой серии первого сезона, самого ее начала). Он также сыплет своими дедукциями направо и налево, не заботясь, какой эффект они произведут на «жертв» его метода. В той же первой серии «Этюд в розовых тонах» он выдает рассуждение вслух об интрижке сержанта Донован и судмедэксперта Андерсона: «Очевидно, Салли заглянула к тебе поболтать и осталась на ночь. А также усердно драила твои полы, если судить по состоянию ее коленей».
Шерлок избивает труп в морге хлыстом; упивается Большой Игрой с Мориарти («Лестрейд: Зачем подрывнику это нужно, зачем он дает нам подсказку? – Шерлок: Добрый самаритянин. – Который снаряжает живые бомбы? – Злой самаритянин»); выдает странные неэмпатичные реакции («Джон (о жертве): Может быть, он [убийца] каким-то образом использовал смерть ее дочери? –
