Лис - Михаил Нисенбаум

было. Три недели прошло, уже и думать все позабыли про тот вечер. И вдруг объявляют на факультете собрание. Тема: об антипартийной вылазке группы аспирантов. Вале вручают официальную бумагу под роспись, вроде повестки, мол, обязуюсь явиться. Тот ничего не понимает, и в голову не пришло, что о нем речь. Так, дескать, положено. И вот в назначенный срок приходит. Уже сидит комсомольское бюро, профком, завкафедрами, декан факультета. Оказывается, группа аспирантов, которые совершили вылазку, – Валентин Дарский и антисоветские элементы из околоуниверситетской среды. Того, второго аспиранта, что на дне рождения гулял со всеми, в аудитории нет. Видимо, он и стукнул. Больше вроде некому…

То и дело звонил телефон, кто-то звал Галину Савельевну под окном, заходил почтальон. Прерываясь на звонки и объяснения, кто звонил и чем известен, бабушка продолжала рассказ. Собрание было построено на обвинениях, которые могли бы поразить любого здравомыслящего человека. Тот факт, что Валентин Дарский услышал – не по своей воле – антисоветскую частушку, был подан как спланированная акция молодых ученых, которые предали государство и народ, доверившие им служение советской юриспруденции. Видимо, чтобы не ставить в совсем уж неудобное положение профессуру, собрание поручили вести юристу-второкурснику, секретарю комсомольского бюро. Галина Савельевна не помнит, как его фамилия, обычный паренек с татарскими глазами. Спокойный такой. И паренек себя показал – не теряя спокойствия. Он топил без пяти минут кандидата наук, фронтовика, имевшего боевые награды и ранения, как бессловесного кутенка. Валентин пытался сказать, что не был инициатором этой глупой, но безвредной выходки.

– Что с того, что не ты ее сочинил, не ты исполнил. – Почему-то мальчишка сразу решил обращаться с обвиняемым запанибрата. – Если на фронте к нам на позиции пробирался немецкий шпион, наши офицеры тоже должны были сказать, что это не они подкладывают взрывчатку и отравляют колодцы? Или все же обезвредить врага?

Юноша говорил так уверенно и напористо, такие чеканил формулы, что ученые мужи молчали, как загипнотизированные, говорила бабушка. Кто-то из аспирантов вякнул, что Дарский воевал и имеет заслуги перед отечеством. На это комсомольский вожак возразил: мол, для заслуженного человека такой антипартийный и антинародный поступок вдвойне непростителен.

– Бореньку арестовали на другой день. Заметьте, это конец января пятьдесят третьего года. А Валентина выгнали из аспирантуры, из партии и тоже могли посадить, но тут как раз случился март. Усатый отдал черту душу, уж не знаю, кто из них больше черт. Так вот и вышло, что у Вальки ничего по-настоящему страшного не случилось.

– То есть это как? – воскликнул Тагерт. – А волчий билет? Он же, по вашим словам, прирожденный ученый, юрист, в этом его призвание! Его судьбы лишили – это разве не страшно?

– Смотря по сравнению с чем. По тогдашним меркам – легко отделался. Повезло.

Помолчали. Тагерт думал: только бы никто сейчас не звонил ни в дверь, ни по телефону. Сейчас требовалась тишина.

– Часто думаю, особенно после Валиной смерти: уже через пять-шесть лет он мог восстановиться в аспирантуре. Гордый был, не хотел оказаться среди тех, кто его гнал или не помешал гонителям. И говорить про это не хотел, даже со мной. Я-то адвокатом всю жизнь отработала. Веру он потерял, что ли.

– Во что? В право?

– Да в людей, в юристов конкретно, в право. А мне не говорил, чтобы своей судьбой мою не сбивать. Все-таки он был взрослее, да и любил меня.

За окнами потемнело: похоже, невидимое из окна небо затянуло тучами. Бабушка зажгла верхний свет, и Тагерт заторопился уходить. В подарок он получил фотокарточку, где Лии шесть лет, но у нее тот самый строптиво-вопросительный взгляд, который Тагерт так хорошо знал и любил.

Надвигалась гроза, бугристый мрак загромоздил провисшее небо, но на обратном пути забитые зеленью дворы казались светлее, чем днем. И только перед сном Тагерт подумал: интересно, что стало с тем комсомольцем-второкурсником, который вел собрание, сломавшее жизнь Лииного деда? А еще интересно, что и Лию, и ее мать в свое время отправили учиться именно на юридический.

•

В июле Николая Гогнадзе приказом ректора перевели на дневное отделение, правда, опять на первый курс: программы дневников и вечерников не совпадали. Что сыграло здесь решающую роль, сказать трудно. Может, участие Николая в художественной самодеятельности, может, визит в ректорат Бит-Ялома-старшего. Одно понятно наверняка: едва ли к этим причинам можно отнести смену фамилии и результаты летней сессии.

Но уже на следующее лето случилось непредвиденное. То есть не предвиденное семейством Бит-Яломов-Гогнадзе. Россия ввела войска в Грузию, и в считанные дни официальное отношение к грузинской власти, грузинской политике и даже к грузинской диаспоре изменилось. Там и здесь из русских городов стали высылать граждан Грузии, в московских школах проверяли детей с грузинскими фамилиями. Все грузинское вмиг оказалось под подозрением. Пришлось снова созывать семейный совет. Колина сестра Наталья два года назад вышла замуж за бухгалтера Ильдара Латырова. Латыров – фамилия ингушская, неплохая, рассудили дома. Оканчивается на «-ов», похожа на русскую. А что она не от кровного родственника – какая разница? Все свои. Сестра Латырова, брат Латыров, зять тоже Латыров. Лишь бы никто к мальчику не цеплялся. В октябре на втором курсе юридического факультета случилось странное событие. В четверг на занятиях присутствовал Николай Гогнадзе, а в пятницу он исчез навсегда, хотя его глаза, улыбка, брови и голос снова явились в университет, на сей раз под именем Николая Латырова.

Расчет любящей семьи оказался не вполне верен. Фамилию Бит-Ялом принимали за еврейскую, а в юридических институтах антисемитизм не практикуется. В московских вузах много преподавателей-грузин, а после неумных санкций официальных властей именно среди образованных людей градус сочувствия к Грузии и любви ко всему грузинскому возрос необычайно: повсюду открывались грузинские рестораны, люди пили запрещенные к ввозу боржоми и хванчкару, потому что запрет всегда улучшает вкусовые качества еды и питья. Грузинское хоровое пение, грузинские актеры, грузинский театр, грузинское кино – все это казалось еще обаятельнее, чем прежде. Кто тайком, кто в открытую, старались послать грузинам сигналы поддержки, симпатии и стыда за случившееся. Так что фамилия «Гогнадзе» не несла для Николая никакой угрозы. Впрочем, и с ингушской фамилией Николай продолжил учиться как прежде: с трудом одолевая сессии, завоевывая дипломы за участие в самодеятельности, смягчая сердца методисток и диспетчеров песнями и турецкой пахлавой.

•

«Рымшин и партнеры», фирма, в которой работал Павел Королюк, предпочитала обслуживать солидных клиентов – «Ямал-банк», «Газ-Надым», РЖД. Впрочем, иногда брались за поручения маленьких компаний, а то и отдельных граждан – все определялось суммой контракта и мерой хлопотности дела. Недавно Королюк из наемного работника превратился в партнера. Человек разумный, он не только не хвастался этой новостью, но и по возможности держал