Обречённые. Том 1 - Павел Буркин

Видя, что Пак на него и не смотрит, пленник тоже замолчал. Лицо мутантского предводителя не выражало ничего, а неизвестность пугала ещё больше, чем самая страшная кара.

— А ещё я знаю про проект «Сайгон»! — уже не зная, как набить себе цену, продолжал он. — Вам это наверняка будет интересно…

— Что за «Сайгон»? — отстранённо поинтересовался Пак.

— Не знаю подробностей, слышал, что это мощнейшее оружие, хотя официально считается средством для повышения потенции. Его разрабатывают в МИИАМе у озера Байкал… Сибирский протекторат. Проект секретный. Я знаком с переведённым туда из Института учёным… Валдисом Сметонисом… Они собираются испытывать это оружие на захваченных мутантах… Тридцать первого августа…

— Понятно, — так же отстранённо произнёс Пак. Сейчас он не играл — ему действительно надоело возиться с этим уродом. А не спросить ли…

— Что было в той колонне, с которой вы вначале летели?

— Дефолианты для уничтожения бактерий, — махнув рукой на секретность, сказал Ольмински. — На авиабазу в Шереметьево везли, чтобы распылять с гравипланов. Ещё самовоспроизводящиеся нанороботы. Они будут уничтожать смог и вредные примеси в почве и воде, как я говорил.

— А… еда? — задал беспокоивший его вопрос Пак. — Как вы себя-то снабжаете?

Пленный замялся. На такой вопрос, действительно ставивший под угрозу пол-контингента, отвечать ему не хотелось. Но Пак лишь мотнул головой, вскидывая хобот, и улыбнулся. От такой улыбки можно было отдать богу душу.

— Наконец-то что-то интересное, — произнёс Пак неторопливо. — Ну-ну, я слушаю. Если вести меня устроят, я подарю тебе жизнь. Может, даже и свободу. Говори.

Не раз и не два майор юстиции Ольмински играл в подобные игры с подследственными. Он прекрасно знал и правило из трёх «не» для арестанта, и цену обещаниям отпустить и помиловать. Но не верить не получалось, как не получалось и не бояться, и не просить. Тем более, когда на тебя так смотрят, и будто копаются в мозгу, выворачивая его наизнанку. Кажется, стоит этому жуткому монстру разозлиться по-настоящему — и майор умрёт в жутких мучениях, а перед тем сойдёт с ума. Запирательство не поможет: монстр узнает всё, просто переворошив его память, даже если он будет гордо молчать. Эта уверенность нарастала с каждой минутой, казалось, кто-то умело взращивает мысль, что сопротивление безнадёжно. Может, и правда он? Торопясь купить себе спасение, майор зачастил:

— Раз в месяц на центральную базу будет приходить грузовой гравиплан, в нём доставят всё необходимое для военнослужащих сектора — боеприпасы, продовольствие, медикаменты, обмундирование, строительные модули для военных городков, научное оборудование. Сколько продовольствия? Не меньше ста пятидесяти тонн. В секторе более трёх тысяч военнослужащих. Характеристики гравиплана? Экипаж — один пилот, маршевая скорость шестьсот пятьдесят километров в час, грузоподъёмность триста пятьдесят тонн, сто пятьдесят — продовольствие, остальное — бочки с питьевой водой, спиртные напитки, средства для дезинфекции… Ещё есть гравипланы-танкеры с синтетическим горючим, либо водой, но уже не питьевой, рейсы с боеприпасами и медикаментами. Такие гравипланы прибывают по десять в месяц.

«Триста пятьдесят тонн!» — восхитился Пак. Вот новость так новость! Один такой гравиплан, если его посадить и разграбить, решит проблему с продовольствием на год вперёд! А вода… То, что на остальной Земле считается питьевой водой, в Подкуполье, сокровище на вес золота. Если еда — спасение от голода, то вода означает спасение от болезней, неизбежных в тесном подземелье. Пак торжествующе протрубил хоботом.

— Горючкой потом займёмся, вот еда и вода — интересно. Когда полетит ваш гравиплан? — сумрачно поинтересовался Пак. — Во сколько вылет, прибытие, маршрут? Ну? Жить-то хочешь?!

— Вылет из Минска третьего мая в 21.00, прибытие в Шереметьево в 22.15. Маршрут прямой. Промежуточных посадок не предусмотрено.

— Ну, это не значит, что их не будет, — усмехнулся Пак. В голове уже начал оформляться план. Даже не так, не план, а План. Успешное осуществление которого даст шанс выжить в подземельях. Надолго сохранить островок уничтожаемого мира… — Ладно, давайте кончать с этой падлой, — устало произнёс Пак и повернулся к выходу.

— Э-э! — всполошился, пытаясь вырваться из пут, которыми его привязали к креслу, майор. — Вы обещали сохранить мне жизнь…

— Я пошутил, — обернулся Пак и подмигнул пленнику. После чего подошёл к конвоирам и что-то шепнул на ухо — сперва одному, потом другому. Видя, как сереет лицо прокурора, он только усмехнулся: похоже, тот решил, что психованный главарь выбирает для него самую лютую смерть… Но нет, просто убить — действительно слишком просто. Этого мало. Надо, чтобы и остальные узнали, что с ним сталось. Пусть боятся засыпать каждую ночь, пока они на земле Подкуполья! — Ха-ха-ха!!! Как шуточка?

Все четыре глаза, не мигая, уставились в глаза прокурору. В этих глазах, казалось, не осталось ничего, кроме ненависти, она жгла майора раскалёнными углями, и в то же время леденила, как антарктический лёд. Чувствуя, как затягивает пучина невероятного, отнимающего рассудок ужаса, прокурор попытался отвернуться — и не смог, его воля сминалась, как фигурка из папье-маше под танковыми гусеницами. Казалось, его затягивало в чёрную, ледяную прорубь, в которой нет места ни разуму, ни чувствам. Прокурор дёрнулся, пытаясь вырваться из проруби, выползти на лёд, но прозрачная кромка подломилась, вслед за остальным телом голова ушла в чёрные глубины, и дальше уже не было ничего, кроме этой чёрной мути и холода, высасывающего последние капли того, что было майором Ольмински…

Отшатнувшиеся, как от прокажённого, конвоиры увидели другое. Пак впился взглядом в глаза прокурора. Некоторое время тот сидел спокойно. Потом глаза бешено завращались, всё тело забилось, будто под напряжением, на губах выступила и клочьями поползла на мундир пена. Казалось, прочные металлопластиковые путы сейчас порвутся, и обезумевший майор бросится на своих мучителей. Но в этот миг Ольмински обмяк и бессильно откинулся в кресле. Голова запрокинулась назад, глаза закатились, губы раздвинула дебильная усмешка. Миг — и ни с того ни с сего прокурор захихикал: казалось, он сделал кому-то мелкую пакость, и страшно этим доволен.

— Эй, ты чё, с дуба рухнул? — вырвалось у одного из конвоиров.

— Бу-у-у! — взревел прокурор, выпучив глаза. — Бу-у-у!!!

И зашёлся в истерическом хохоте. Его мучила одышка, в груди что-то хрипело, с оттопыренной губы на живот тянулась клейкая ниточка слюны, на глазах заблестели слёзы — но безумный смех не отпускал. И каждый, кто его слышал, боялся себе даже представить, что творится сейчас в мозгу майора.

— Развяжите, — устало скомандовал Пак. Пожалуй, на сегодня экспериментов с мыслеречью хватит. — Доведите до выхода — и отправьте на все четыре стороны.

— А он не…

— Не, — Пак рассеянно махнул клешнёй. Говорить не хотелось. — Он теперь и «му» сказать не может, да и писать — тоже. Чисто Папаша Пуго. Что за Папаша такой? Да родитель мой. Сожгли его эти… падлы…

Подумал — и добавил:

— Хотя мой-то хоть понимал, что ему говорят — ну, когда после краников в себя приходил.

Глава 15. Дорога в никуда

— Спасибо вам, — произнёс Отшельник, когда спуск кончился. Здесь тоже оказался «самогонный» аппарат, как и приличный запас «сырья». Стоило немалых усилий очистить его от пыли, а потом раскочегарить так, чтобы Отшельник не остался без спасительной жидкости. На огромный глаз даже навернулись слёзы. — Отсюда я могу худо-бедно держать под контролем Смоленск, помочь не помогу, но хоть подскажу Петровичу, если что. А тем, кто в Москве, я точно могу помочь. Вам, например. Или… Есть ещё парень, его Пак зовут. Хитрец Пак, или Умный Пак.

— Кто он такой? — тут же спросил Ярцефф. Хотелось надеяться, что он, как Петрович или Мечислав, возглавляет отряд.

— Обычный парень. Но умный, умнее многих. Он понял, что происходит, раньше меня. Если кто и будет драться до конца, это он. Потому что ненавидит их по-настоящему.

— Посмотрим, — разочарованно буркнул Ярцефф. Один боец, даже с выучкой КСО, мало что значит в этой мясорубке.

…Они остановились у неприметного отнорка — снаружи и не скажешь, что там нечто большее, чем крохотная канава посреди груд битого кирпича. Оказалось, вполне даже глубокий лаз, ведущий в обширное подземелье. Последний раз заставив машину дрогнуть, гравиплан замер, стоило мотору замолчать, и упала тишина. Бронедверь открылась, хлюпнув, грязь приняла сапоги Мэтхена, следом спустился Ярцефф.

— Парни, выходим! И посмотрите, где можно… Мальчишку…

Крохотный мутантёнок, в которого попали осколки, отчаянно цеплялся за жизнь. Он не умер сразу, как ожидал Мэтхен, а протянул целых два дня, то утопая в океане бреда, то приходя в сознание и крича от боли. Остальные не могли помочь ничем — ни бинтов, ни обезболивающих в аптечке давно не осталось, и даже Отшельник мог лишь немного ослабить боли. Прошлым вечером даже показалось, что он выкарабкается… Увы, мальчуган скончался ночью, во сне, когда, незаметно для всех, открылась едва затянувшаяся рана на бедре. Вынося из салона крохотный, покрытый коростой засохшей крови трупик, Ярцефф избегал смотреть на остальных. Может быть, боялся, что кто-то увидит подозрительный блеск под глазами?