Красная тетрадь - Екатерина Мурашова

Несколько рабочих из числа молодых и грамотных убеждали всех, что надо объявлять политическую стачку и требовать справедливого расчета, а также оглашения перспектив работ на всех трех приисках, принадлежащих Опалинским-Гордеевым. Будут ли заключать контракты на следующий год? Если нет, то людям это надо знать заранее. Если да, то следует требовать повышения расценок и снижения или хотя бы консервации нормы выработки. Слов «перспектива» и «консервация» большинство рабочих не понимало, поэтому к «политикам» почти не прислушивались. Впрочем, подвыпившие по случаю выходного и общей нервической обстановки забойщики, свальщики и промывальщики охотно подхватывали и во всю мочь горланили запеваемые то тут, то там вольные песни.

Ходили упорные слухи, что все прииски закроют, а на «Счастливый Хорек» и другой прииск, который на тот год Вера с Алешей собирались открыть на границе Барабинской степи, русских не будут брать совсем. Наберут одних племянников Алеши и прочих калмыков-самоедов, а водку запретят вовсе, так как она инородцам по конституции вредна, и они от нее себя теряют, а на праздники будут бесплатно выдавать им табак и грибы, к которым они привыкли. И еще будто бы Алеша, который сам живет с Верой, уже договорился с русскими одинокими девками и бабами, чтобы они за хорошие живые деньги пошли на «Хорька» и тот, другой прииск и… В этом месте рассказа у всех слушателей (мужчин, естественно) сжимались кулаки, раздувались ноздри и наливались кровью глаза. От представившейся картины они готовы были идти и крушить чего угодно и по какому угодно поводу.

После полудня к дому инженера Печиноги явилась-таки жиденькая толпишка и потребовала показать тетрадь. Вера вышла на крыльцо почти сразу, в сопровождении дыбящих загривки Брана и Медб. Собакам передавалось напряжение людей, и на любое повышение голоса из толпы они начинали тихонько рычать. Вера, как всегда спокойная до одури, окорачивала их и, не наклоняясь, клала обе руки на встопорщенные холки.

Рабочим Вера сообщила, что тетради она сейчас предъявить никак не может, так как она находится у Алеши. Желающие же немедленно разобраться с этим вопросом могут отправиться к Неупокоенной Лощине, встретить там Алешу и, может быть, еще кого и вволю побеседовать на интересующую их тему.

«Fortis imaginatio generat casum» (богатое воображение само порождает событие), – так Вера закончила свою краткую речь, после чего подтолкнула к двери едва сдерживающихся псов и скрылась в доме.

После яростного обсуждения часть народу действительно отправилось было к Неупокоенной Лощине за тетрадью, но дорога к ней, на беду для яркого замысла, пролегала мимо штофной лавки. Где большинство и осело. Остальные как-то сами разошлись кто куда. Связываться с Алешей всегда было мало охотников. Тайга большая, следов не найдешь…

Тем более, что в людской массе все настойчивее зрела мысль: надо наконец разобраться с конторой и засевшими в ней мироедами…

Глава 26

В которой инженер Измайлов говорит с народом, Машенька думает об убийстве, а синичка-лазоревка уводит детей с заимки

Соня вошла в дом, а Матюша остался на улице, держа в поводу запаленную Гречку и пучком травы отирая пену с ее морды.

В комнате у инженера казалось прохладнее, чем на улице. А может быть, Соню просто колотил озноб.

– Сонечка? – удивился Измайлов, вставая. – Откуда ты взялась, девочка? Что-нибудь случилось?

– Вот! – сказала Соня и протянула мужчине незапечатанный конверт.

Измайлов достал и развернул лист. Хотел было надеть очки, но потом передумал, поднес письмо ближе к глазам.

«Измайлов, коли можете, сделайте что-то. Коли нет, сберегите у себя детей. В поселке и на прииске – как бы беды не было. Предупредите Дмитрия Михайловича и Петра Ивановича. Мне самой к ним писать невместно, а может, они и знают все. Алеша в тайге. Fortunae libido gentibus moderatur (прихоть случая управляет миром). Михайлова Вера»

– Где Матюша? – спросил Измайлов у Сони.

– На улице, с Гречкой.

– Кобылу в сарай заприте, сами сидите здесь, – распорядился инженер. – Можете книжки смотреть, играть, поесть, что найдете. Никуда не ходите, пока я не вернусь. Так ваша мама хочет. Поняла?

– Поняла, – кивнула Соня.

Марья Ивановна металась и заламывала руки. Дмитрий Михайлович оставался бледен, но спокоен. Петр Иванович по случаю воскресенья охотился в тайге. На белой скатерти расплывалось уродливое пятно от пролитого кофея.

– Может быть, напрасное беспокойство, любезный Андрей Андреевич? – спросил Опалинский. – Пошумят, пошумят, да и перестанут…

– Не перестанут! – отрезал Измайлов. – Вы слухи про суды и разорванные контракты не слыхали разве? Контору пожгут…

– Да велика ли беда?… – осведомился Дмитрий Михайлович. – Она уж и сама почти развалилась…

– Да там же люди! – инженер вытаращил глаза.

– Людей, небось, выпустят, а там скоро и казаки подойдут, смирят всех…

– Откуда ж казаки?

– Да случатся…

Резко развернувшись на каблуках, Измайлов выбежал вон.

Спустя небольшое время, оседлав коня, он выехал на тракт, ведущий к Мариинскому прииску. К своему удивлению, почти сразу нагнал возок Опалинских. Дмитрий Михайлович сидел, откинувшись, словно на прогулке. Марья Ивановна торопила конюха:

– Скорее, Игнатий, скорей!

Хотел проскакать мимо, но отчаянный взгляд Маши остановил его. Измайлов придержал коня, приподнял фуражку.

– Зачем вы-то туда, Марья Ивановна? Это может быть опасно.

– Многие рабочие знают меня с детства, – губы Машеньки тряслись, но голос звучал твердо. – Может быть, я смогу остановить их.

– Чушь! – раздраженно воскликнул Измайлов. – Они пьяны, тревожны и разобижены. Тот, кто ушел к Вере Михайловой, боится тюрьмы и штрафов. Тот, кто не ушел, теперь жалеет об этом. Недовольны все без исключения.

– Но что же делать?! – почти прошептала Маша.

– Ответьте: вы будете возобновлять контракты или нет? – Измайлов буквально сверлил взглядом лицо лже-Опалинского. – Да или нет?

– Ну, это же нельзя решить вот так, на дороге, любезнейший…

– Сейчас, Сергей Алексеевич, сейчас!!! – заорал Измайлов и поднял коня на дыбы. – Хватит, дотянули! Если хотите избежать кровопролития, только сейчас!

– Се… Сергей Алексеевич? Что… что вы хотите…?

Машенька смотрела на Измайлова и не узнавала его. Куда делась нерешительность инженера, тихая речь, мягкая улыбка? В жестком, хищном оскале даже знакомая уютная щербинка куда-то пропала, словно новый зуб во рту вырос.

– На Мариинском и Новом будем, на Лебяжьем – нет, – быстро и решительно произнесла Марья Ивановна.