Синухе-египтянин - Мика Валтари

Я перечитал эти ужасные горячечные бредни несколько раз, боясь поднять глаза на Мерит. Наконец она сама вырвала письмо из моих рук, переломила палочку, на которой оно было навернуто, разорвала папирус и бросила клочки к моим ногам со словами:

– Я бы еще могла понять тебя, Синухе, если бы она была молода и красива, но ведь она вся в морщинах и сущая образина, хоть и малюет свое лицо, не жалея краски. Не понимаю, о чем ты думаешь! Или роскошь Золотого дворца совсем ослепила тебя и ты потерял зрение? Ты делаешь себя посмешищем в Фивах, а меня ставишь в дурацкое положение!

Я вцепился в свои одежды и, царапая ногтями грудь, вскричал:

– Мерит, я совершил страшную глупость, но у моего поступка были причины и я никак не мог подумать, что меня ждет такое ужасное возмездие! О Мерит, пошли скорее за моими гребцами, собери их, ибо мне необходимо бежать! Иначе эта жуткая старуха явится и силой уложит меня в свою постель, ведь я бессилен перед ней! Она пишет, что примчится ко мне быстрее птицы, и я ей верю!

Мерит, видя мой панический страх, наконец, кажется, поняла, что между мной и Мехунефер ничего не было, и начала смеяться. Она смеялась от всего сердца, постанывая и сотрясаясь от смеха всем своим красивым телом, а потом еще не твердым голосом проговорила:

– Это научит тебя быть осторожным с женщинами, Синухе, по крайней мере, я на это надеюсь. Мы, женщины, хрупкие сосуды, а уж я знаю, как ты, мой дорогой, умеешь очаровывать!

Ее насмешки надо мной были безжалостны. С напускным смирением она проговорила:

– Не сомневаюсь, что тебе куда приятнее возлежать с такой прекрасной дамой, чем со мной, – во всяком случае, в ее распоряжении было дважды по стольку лет, сколько было у меня, чтобы совершенствоваться в искусстве любви. Так что мне не след соперничать с нею, что ради нее ты меня, конечно, бросишь!

Расстройство мое было столь велико, что я повел Мерит к себе, в бывший дом плавильщика меди, и рассказал ей все. Я говорил, а Мерит молча слушала и больше не смеялась. Она смотрела мимо меня, и ее взгляд становился все темнее и печальнее, пока наконец она не положила руку мне на плечо и не сказала:

– Теперь мне многое понятно, Синухе, и то, чего раньше я не понимала в тебе, и твое одиночество, глухо воззвавшее ко мне, когда я впервые увидела тебя, и моя слабость, когда ты взглянул на меня. У меня тоже есть тайна, и эти дни я несколько раз порывалась поведать ее тебе, но теперь я благодарю богов, что не сделала этого – тайны тяжелят сердце, они опасны, так что лучше держать их при себе и не поверять другому. Но я рада, что ты рассказал мне все. И ты прав – лучше не надрывать свое сердце мыслями о том, чего, возможно, никогда не было, но постараться забыть все это как сон – вот так и я это забуду.

Однако мне было любопытно узнать ее секрет, и я стал выспрашивать о нем, но Мерит не захотела говорить, только поцеловала меня в щеку, обняла за шею и немного всплакнула. Потом она сказала:

– Если ты останешься в Фивах, у тебя не будет покоя: эта Мехунефер будет преследовать тебя своей страстью, пока жизнь не станет для тебя невыносима, – я видела таких женщин и знаю, как ужасны они могут быть. Ты тоже виноват: зачем ты так искусно заставил ее поверить всем этим бредням! Но теперь тебе лучше вернуться в Ахетатон, благо ты уже вскрыл достаточное количество черепов и у тебя нет необходимости задерживаться здесь более. Однако перед отъездом ты должен написать ей и убедить оставить тебя в покое, иначе она последует за тобой и разобьет с тобой кувшин – ведь ты бессилен перед ней! Я тебе такой участи не желаю.

Совет ее был хорош, и я велел Мути собрать мои вещи, завернуть их в ковры и послать рабов за гребцами, обосновавшимися в пивных и увеселительных заведениях близ гавани. Сам я тем временем сел писать письмо, но поскольку мне не хотелось обижать Мехунефер, то сделал я это самым учтивым образом и написал так:

«Царский врач Синухе приветствует Мехунефер, Хранительницу игольницы в Золотом дворце Фив. Мой друг, раскаяние мое велико, поскольку моя несдержанность ввергла тебя в заблуждение относительно намерений моего сердца. Я не могу более видеться с тобой, ибо наша встреча может стать для меня искушением, в то время как сердце мое уже связано другими узами. Вот почему я удаляюсь и более не увижусь с тобой. Хочу надеяться, что ты будешь вспоминать обо мне как о друге, и посылаю тебе вместе с этим письмом кувшин с напитком, именуемым "крокодилий хвост", в надежде, что он поможет тебе разогнать небольшую грусть, если таковая посетит тебя. Спешу уверить тебя, что сам я не испытываю грусти, ибо я уже старый, слабый и усталый человек, который не может принести радости такой женщине, как ты. Радуюсь и ликую, что оба мы убереглись и не вверглись в искушение, а впредь мы никогда не увидимся. Воистину надеется на это твой преданный друг царский врач Синухе». 

Мерит, прочитав письмо, покачала головой со словами, что его тон слишком мягок. По ее мнению, следовало прямо написать, что в моих глазах Мехунефер – безобразная старуха и мне приходится бежать, чтобы избавиться от ее домогательств. Но я, разумеется, не мог написать такое женщине. После некоторых увещеваний Мерит позволила свернуть письмо в свиток и запечатать, хотя и продолжала неодобрительно качать головой. Я отправил раба в Золотой дворец с письмом и винным жбаном – это давало надежду, что, по крайней мере, в этот вечер она не предпримет новой попытки захватить меня. Так я полагал себя избавленным и вздохнул с облегчением. Увы, предположению далеко до знания.

И вот за всеми этими треволнениями я совсем упустил из виду Мерит и мою тоску по ней. Теперь же, когда письмо было отправлено, а Мути укладывала мои лари и шкатулки и заворачивала их в ковры, готовя в дорогу, я наконец взглянул на Мерит, и невыразимая печаль наполнила мое сердце при мысли, что из-за своей глупости я теряю ее, в то время как мог бы еще жить здесь и быть с нею. Мерит тоже, казалось, была погружена в раздумья. Вдруг она спросила:

– Ты любишь детей, Синухе?

Вопрос этот чрезвычайно смутил меня. А она, заглянув мне в глаза, невесело улыбнулась и сказала:

– О Синухе, тебе нечего бояться! Я не собираюсь рожать тебе ребенка. Но у меня есть подруга, у которой четырехлетний сын, и она часто говорила, что было бы чудесно, если бы мальчик смог однажды проплыть на корабле вниз по реке и увидеть зеленые долины и возделанные пашни, водоплавающих птиц и стада – вместо кошек и собак на пыльных городских улицах.

Я забеспокоился:

– Надеюсь, ты не хочешь сказать, что мне придется взять на свой корабль буйного младенца твоей подруги, который лишит меня покоя и заставит всю дорогу бегать за ним и стеречь, чтобы он не свалился в воду или не всунул руку в пасть крокодилу?!

Мерит улыбнулась, но ее взгляд стал темнее и печальнее, и она ответила:

– Нет, конечно, я не могу доставлять тебе беспокойство, просто плавание пошло бы мальчику на пользу. Я сама носила его на обрезание, и у меня есть обязательства перед ним, как ты понимаешь. Разумеется, я собиралась сама сопровождать его и стеречь, чтобы он не упал в воду, – так у меня была бы веская причина отправиться с тобою в это твое путешествие, но, разумеется, я не сделаю ничего против твоей воли, так что забудем об этом.

Но, услышав ее слова, я возопил от радости и принялся хлопать в ладоши, подняв над головой руки.

– Если так, – воскликнул я, – ты можешь привести с собой хоть всю храмовую малышню! О, воистину сегодня у меня день великой радости! Ведь я в своей непроходимой тупости даже не подумал, что ты можешь отправиться со мной в Ахетатон! А если ты возьмешь с собой ребенка, то твоя репутация ничуть не пострадает и у тебя будет причина и повод для этой поездки.

– Вот именно, Синухе, – сказала она с той неприятной улыбкой, какой улыбаются женщины, когда речь заходит о предметах, по их мнению недоступных для мужского понимания. – Вот именно, если со мной будет ребенок, моя репутация не пострадает, ведь ты будешь стоять на ее страже. Как ты сам сказал. О боги, как тупы мужчины! Но я, так и быть, прощаю тебя.

Отправление наше прошло в спешке, ибо я очень опасался Мехунефер, так что мы отчалили от берега на утренней заре, когда небо перед восходом солнца только начинало светлеть. Мерит точно взяла ребенка и принесла его на судно, еще спящего и закутанного в одеяла; мать его не провожала, хотя бы я с удовольствием взглянул на женщину, решившуюся назвать своего сына Тотом – ведь люди редко осмеливаются давать детям имена богов. А Тот – владыка божественной речи, бог письма и всякой учености, божественной и человеческой, так что дерзость женщины была поистине велика. Но мальчик безмятежно спал на руках у Мерит, не ведая о бремени своего имени, и проснулся, только когда мы уже давно плыли; вечные стражи Фив скрылись из виду, а солнце золотыми горячими лучами заливало реку. Мальчик был красивым, пухлым и очень смуглым, волосы у него были черные и шелковистые, он нисколько не боялся меня и даже забрался ко мне на колени, а мне было приятно держать его, потому что это был тихий мальчик, он не дрыгал ногами и не вертелся на руках, а смотрел на меня темными задумчивыми глазами, словно в его маленькой головке уже бродили мысли о загадках бытия. Это мне очень понравилось, и я привязался к нему: сплетал ему крохотные тростниковые лодочки, позволял играть с моими инструментами и нюхать разные снадобья, потому что ему нравились запахи лекарств и он с удовольствием засовывал нос во все горшочки.