Синухе-египтянин - Мика Валтари

Тем не менее сами родители были простые благочестивые люди, и в храме возле статуи сына, убранной букетами цветов, они стояли в платье из тонкого полотна, но без сандалий, и их натруженные ноги были босы на глиняном полу. После окончания церемонии они пригласили Тутмеса и меня в свой дом, где тотчас сняли свои изысканные одежды и, облачившись в серое платье, навсегда пропахшее коровами, принялись угощать нас вареным сыром и кислым вином. Склонившись перед нами в глубоком поклоне и опустив ладони к коленям, они просили нас рассказать им об их сыне, а отец Хоремхеба сказал:

– Мы ведь считали его дурачком, когда он привязывал медный наконечник к пастушескому посоху и затачивал его, как острие. Но нрав у него всегда был строптивый – а уж сколько мы учили его, что, мол, надо быть смирным и покоряться!

Мать Хоремхеба прибавила:

– Сердце мое просто извелось от страха за него: он такой сызмальства, камень на дороге не обойдет, ему лучше нос расквасить, только не обходить! А как уехал он из дома, так я начала бояться, что он где-нибудь голову сломит иль вернется к нам калекой изувеченным. И вот ведь как сложилось – возвращается в камне, в славе и почете… Зато теперь я ночами не сплю, боюсь, не ест ли он там много мяса, а то мясо ему вредно для желудка, не утонет ли плавая в реке – он ведь выучился плавать, как я ни остерегала его…

Вот такие незамысловатые речи держали они перед нами; они трогали нашу одежду и украшения, распрашивали о здоровье фараона, о самочувствии Великой царственной супруги Нефертити и всех четырех юных царевен. Они говорили, что ежедневно возносят молитвы богам, то есть Хору, богу их сына, чтоб Великая царственная супруга разродилась наконец мальчиком – сыном и наследником царского престола. Расстались мы со стариками самым дружеским образом, оставив статую Хоремхеба в храме Хора для всеобщего поклонения.

Тутмес наотрез отказался следовать со мною дальше, в Мемфис, как я ни упрашивал и ни умолял его ради его же блага. Напрасно! Он поплыл обратно в Ахетатон, чтобы вырезать статую царицы Нефертити из твердых пород дерева, ибо ни о чем другом он не мог ни говорить ни думать. Так заворожила его красота Нефертити! Уверен, что не на пользу для его здоровья, потому что женская красота вредоносна и сродни колдовству, если не одна из его разновидностей.

Итак, путешествие мое в Мемфис было скучным, и я поторапливал гребцов, рассудив, что если мне суждено теперь умереть, то ни к чему отдалять это событие, а лучше покончить с ним поскорее, избавив себя от лишних дней скорби. Я восседал на мягких подушках на палубе царского корабля, царские вымпелы реяли над моей головой, а я смотрел на тростник, реку, пролетающих уток и говорил своему сердцу: «Стоит ли все это того, чтобы на это смотреть и для этого жить?» И еще я говорил: «Полдень пышет зноем, кусаются мухи, и радость человеческая ничтожно мала по сравнению с заботами: глаза устают смотреть, тысячи звуков и пустых речей утомляют слух, а сердце слишком предается грезам, чтобы быть счастливым». Так я успокаивал свое сердце, спускаясь вниз по реке, угощаясь отменными кушаньями, приготовленными царским поваром, и чудесным вином, пока не достиг довольства и умиротворения и смерть не начала казаться мне – благодаря выпитому вину – старой и доброй знакомой, в которой не было ничего пугающего, в то время как жизнь со всеми ее заботами представлялась куда страшнее смерти – она была подобна раскаленной пыли, а смерть – прохладной воде.

И все же в Мемфисе мне стало не по себе, когда я увидел стоявшие в гавани военные корабли с пробитыми обшивками бортов, треснувшими носами и без мачт. Увидел я и боевые колесницы, все в засохшей крови, облепленные мухами. У них были сломаны дышла и оторваны колеса. Наконец увидел я заполнивших пристань беженцев с бесчисленными тюками, оборванных, недужных и израненных, с застывшими от ужаса глазами на лицах, обтянутых кожей. Все они, египтяне и сирийцы, были одеты в пестрые сирийские платья. Завидев развевающиеся над моей головой царские вымпелы, они воздевали ко мне грязные руки и, потрясая кулаками, осыпали меня проклятиями, выкрикивая их на разных языках, пока на них не посыпался град ударов и стражники, энергично действуя палками, не расчистили мне дорогу.

Хоремхеб встречал меня, как посланника фараона, со всеми возможными почестями и сам отвешивал мне земные поклоны, ибо в его наместнических палатах пребывали в ту пору сановники многих царских домов, бежавшие из Сирии, египетские вельможи при сирийских дворах, тоже успевшие бежать, послы и представители царствующих особ, чьи страны не участвовали в войне, и при всех этих свидетелях Хоремхеб чествовал в моем лице самого фараона. Но едва мы остались одни, он нетерпеливо осведомился, похлопывая себя по ляжке золотой плетью:

– Каким злым ветром тебя занесло сюда в качестве посланца фараона и что за новая дурь стукнула ему в голову?

Я рассказал, что мне поручено ехать в Сирию и купить у Азиру мир любой ценой. Хоремхеб, услышав это, зло выругался и обозвал фараона многими именами, а потом сказал:

– Разве я не предвидел, что он перепутает все мои планы, на которые я положил столько сил, труда и денег? Знай, что только благодаря мне Газа еще под нашей рукой и у Египта есть в Сирии опорный пункт для военных действий. Далее: угрозами и подкупом я склонил военные корабли Крита охранять наши морские пути в Газу, что было отчасти в их собственных интересах, ибо могущественный и независимый сирийский союз представляет угрозу для их морского владычества. Тебе полезно знать, что у Азиру порядочно хлопот с этими своими союзниками и многие города воюют друг с другом с тех пор, как египтяне ушли оттуда. А часть сирийцев, потерявшая свои дома, имущество, жен и детей, объединилась в вольные отряды и подчинили себе землю от Газы до Таниса, где они сражаются с воинами Азиру. Я вооружил их египетским оружием, и многие бравые ребята из Египта присоединились к ним. Я имею в виду отставных солдат, разбойников, беглых рудокопов, которые теперь ценою своей жизни покупают нам неприкосновенность египетских рубежей. Нужно, однако, понимать, что воюют они против всех и добывают себе пропитание в землях, опустошенных войной, и что сами тоже опустошают эти земли и губят все живое – и все же нам это на пользу, ибо они приносят больше урона и неприятностей Сирии, чем Египту. Вот почему я не перестаю вооружать их и посылаю им зерно. Но важнее всего то, что хетты наконец вторглись в Митанни своими главными силами и стерли митаннийцев с лица земли, так что царство Митанни исчезло как сон, словно его и не бывало. А пока хеттские копья и колесницы увязали в Митанни, Вавилония начала проявлять беспокойство и спешно укреплять гарнизоны для защиты своих рубежей. Вот почему хеттам сейчас не до Азиру, к тому же я догадываюсь, что он, если не вовсе глуп, уже стал побаиваться их после победоносного митаннийского похода – ведь теперь между ними и Сирией нет никакого заслона. Так что мир, который фараон собирается предложить Азиру, для того – в самый раз, лучший подарок ему и не снился: он отлично успеет упрочить свое положение и оглядеться. А дали бы мне полгода или даже меньше, я купил бы Египту почетный мир пением своих стрел и грохотом колесниц, я принудил бы Азиру с большим страхом относиться к египетским богам!

Я возразил:

– Но ведь ты не можешь затевать войну, Хоремхеб! Фараон не даст тебе ни позволения, ни золота для войны.

Хоремхеб ответил:

– Плевать мне на его золото! Я и так уже кругом должен и почти разорился, снаряжая войско для Таниса. Воистину это было жалкое воинство – боевые колесницы неповоротливы, лошади колченоги, а ведь вместе с вольными отрядами они должны стать острием копья, которое нанесет удар в самое сердце Сирии и пронзит ее до самого Иерусалима и Мегиддо – если только я буду направлять его. Неужели ты не понимаешь, Синухе, что я одалживал золото у всех богачей в Египте, которые нынче раздуваются, как лягушки, и продолжают наживаться на бедности и страданиях народа, стонущего от нужды и безумных налогов! Я одалживал у них золото и каждому объявлял свои намерения, и они с готовностью давали мне его, потому что я обещал выплачивать пятую часть годовых, – но хотел бы я посмотреть на тех, кто осмелится потребовать у меня этих выплат и своего золота! Все это я делаю ради спасения Сирии для Египта, и богачи воспользуются этим не в последнюю очередь к собственной выгоде, как нажились они на последней войне и военной добыче. Это уму непостижимо, как они наживаются, – ведь тогда-то я потерпел поражение! Нет, мне не жалко их золота!

Хоремхеб довольно рассмеялся, хлопнул себя золотой плеткой по ляжке и, положив руку мне на плечо, назвал своим другом. Но тотчас стал серьезным, помрачел и сказал:

– Ради моего сокола, Синухе! Ты ведь не захочешь погубить все, отправившись в Сирию этаким миротворцем?!