Толстой и Достоевский. Братья по совести - Виталий Борисович Ремизов

Иммануил Кант

Л. Н.: Про Канта, что он был отвлеченный. А он был великий моралист и глубоко религиозный» (Маковицкий Д. П. Кн. 2. С. 523).

1908

11 апреля 1908 г. Я. П.

«Татьяна Львовна стала говорить о Малявине (о картине художника Филиппа Андреевича Малявина «Вихрь». — В. Р.), о его красных бабах на выставке картин.

Л. Н.: Пейзажи, красные бабы — не искусство, портреты — очень изредка, когда удастся выразить духовную сторону личности.

Татьяна Львовна и Лев Львович защищали красных баб, Софья Андреевна — красоту. Л. Н. говорил, что у него есть определение всего искусства; не знает, право ли или ошибочно это определение, но что к нему он подводит все произведения искусства. И Л. Н. высказал это определение. Так как оно (искусство) не удается, то творят подобие искусства.

Не помню, к чему, Л. Н. сказал:

— Достоевского лично не знал. У Тургенева была заметная скромность: своим сочинениям не приписывал значения. Когда в Москве дамы просили его подпись, рассказывая об этом, он удивлялся и даже был рад этому. Андреев принимал бы это за должное. Самоуверенность исключает обработку своих сочинений.

Разговор перешел на Гаршина.

Л. Н.: Не могу понять, как можно совершить самоубийство. Из вас кто-нибудь хотел убить себя?

Софья Андреевна: Я хотела несколько раз. Саша хотела в пруду топиться, но забыла калоши, вернулась» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 56).

13 июня 1908 г. Я. П.

«13 июня, утром, между нищими был слепой. Я проходил как раз в то время, когда Л. Н. разговаривал с ним: «Что, брат?» — обращаясь к нему.

Вечером шахматы с Молоствовым[181]. […]

А. Н. Островский

Когда Молоствов спрашивал про друзей-литераторов 60-х годов, Л. Н. сказал:

— На ты я был с одним Островским (драматург Александр Николаевич. — В. Р.), который был мне ближе своим русским складом жизни, серьезностью.

И Л. Н. рассказал, как он, Л. Н., написал комедию «Зараженное семейство» (это была насмешка над нигилизмом).

— Мне хотелось скорее ее напечатать. «А что, ты боишься, что поумнеют?» — сказал мне Островский. Такое остроумие!

И Л. Н. сказал:

— Какой хороший совет это был! — и пошутил, что по нему следовало бы поступить на днях, когда поторопился послать Черткову статью о смертных казнях.

Молоствов спросил Л. Н., как относился к критикам.

Л. Н.: Критиков я, как всегда, не любил.

Молоствов: Михайловского (Николай Константинович — народник, философ, критик. — В. Р.) знали?

Л. Н.: Знал.

Молоствов: На вас он не произвел впечатления?

Л. Н. поддакнул, кивнув головой:

— Как все критики. Читаю «Герцена» Чешихина-Ветринского (Василий Евграфович — историк русской литературой; книга издана в 1908 г. в Санкт-Петербурге. — В. Р.); как начинаю читать Белинского (цитаты из него в этой книге) — пропускаю: скука. А Герцен брызжет.

П. М. Леонтьев и М. Н. Катков

Молоствов спросил про П. М. Леонтьева[182].

Л. Н.: Леонтьев и Катков (Михаил Никифорович — публицист, издатель. — В. Р.) были в «Русском вестнике». Я с Леонтьевым был знаком. Он был умный. А Катков — бестолковый; бывший друг Герцена сделался тем, что теперь называют черносотенцем. Леонтьев был чуток к художественному.

Молоствов спросил о Панаеве (Иван Иванович — писатель и критик, друг Н. А. Некрасова. — В. Р.).

Л. Н.: Панаева я знал вскользь, это был легкомысленный человек.

Н. А. Некрасов. 1865

Молоствов спросил о Некрасове.

Л. Н.: А Некрасов мне нравился. «Если сделаете вызов Тургеневу, то вы прежде со мной стреляйтесь», — сказал мне Некрасов. Не помню, по какому поводу между мной и Тургеневым вышло недоразумение, ссора, а он потом принял участие. Об этом Сергеенко знает. Недавно писал (в мае) в «Русском слове». Некрасов был очень сильный человек, жестокий, холодный. Говорил: «Я знаю, как играть».

И Л. Н. рассказал, как Некрасов в карты играл. (На это Молоствов первый намекнул, как Некрасов в карты играл.)

— Человек был очень нравственно невысокий. Нравился — характер цельный, но несимпатичный. Дружинин был милый человек. Тургенев — я его всегда любил. Эх, какой глупый я был (что хотел стреляться с Тургеневым)! Это вспоминаешь! Он (Тургенев) был добрый. Но он не был самобытный. Островский, я его помню, я его за то выбрал (и предложил ему на ты), что он был самостоятельный, простой, и жена его простая. Достоевский? Я его не знал.

— Он ехал к вам, но не доехал, — сказал Молоствов.

Л. Н.: Большой человек, его ценю. В его произведениях он вначале все скажет, потом размазывает — может быть, вследствие его болезни» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 113–114).

Николай Николаевич Гусев (1882–1967)[183]

Из книги «Два года с Л. Н. Толстым»

13 июня 1908 г.

Л. Н. Толстой и Н. Н. Гусев в ремингтонной. Ясная Поляна. 1908

«Вечером Н. Г. Молоствов (Николай Германович — офицер флота в отставке, публицист, автор совместно с П. А. Сергеенко и А. Л. Волынским биографии Толстого. — В. Р.) расспрашивал Льва Николаевича об его старых знакомых литераторах. Лев Николаевич, между прочим, сказал, что с одним только Островским он был на «ты».

— Он мне нравился, — сказал Лев Николаевич об Островском, — своей простотой, русским складом жизни, серьезностью и большим дарованием. Он был самобытный, оригинальный человек, ни у кого не заискивал, даже и в литературном мире. […]

— Достоевского вы, Лев Николаевич, высоко ставите? — спросил Молоствов.

— Да, я его очень ценю, — ответил Лев Николаевич. — В его произведениях тот недостаток, что он сразу высказывает все, а дальше размазывает. Может быть, это потому, что ему деньги были нужны...» (ТВ С. Т. 2. С. 323–324).

Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого

25 июня 1908 г. Я. П.

«Л. Н. спрашивал Бернштейна[184]:

— А что «New York Times», у него много подписчиков? Кто у вас будет президентом, кто выиграет?

Бернштейн: Я думаю, Тафт выиграет.

Л. Н.: Брайан[185] мне очень понравился.

Софья Андреевна вспомнила про вчерашнее чтение «Несчастной».

Она дочла до конца и находит, что это не самое лучшее произведение Тургенева.

7 августа 1908 г. Я. П.

С. А. Стахович

«Л. Н. спрашивал у С. А. Стахович, знает ли, что́ нового, хорошего в русской и французской литературе.

Л. Н.: А то старик брюзжит; может случиться, что он прозевает доброе, что́, может быть, есть. Старики не понимали Гоголя, Достоевского совсем не оценили.

Софья Александровна ответила, что не знает. Потом хвалила как второ-третьестепенное что-то французское. Говорила про последнее произведение Горького «Исповедь». Оно неинтересно.

Л. Н.: Не неинтересно, а скучно.

Софья Александровна рассказала про книгу о St.-Vincent[186], о нравах XVI века во Франции, как тогда благотворительность явилась чем-то совсем новым, люди