Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский

хранилась праздничная одежда, посуда и другие вещи, редко требовавшиеся в нашем хозяйстве), лестница на чердак, называвшаяся у нас подволокою, и несколько стенных шкафчиков. На обширном дворе, обходившем вокруг всего дома, были построены два амбара, конюшни, коровники, ледник и баня; середину двора занимал небольшой ягодный сад, с боку которого находился колодезь; за конюшнями и ледником, с левой стороны, до угла улицы простирался узкий клинообразный огород» (160, с. 14). Чем не деревенская усадьба? Есть все, что требуется для автономной деревенской жизни: «была у отца всегда добрая лошадка для его торговли, с полной летней и зимней упряжью, были даже немецкие, то есть легковые лакированные, с полостью сани, которые, впрочем, употреблялись не более двух или трех раз в год – в Рождество и на масленицу; было по летам по две и по три коровы, из которых одну осенью постоянно закалывали и мясо ее солили для зимнего мясоеда; было также дюжины полторы кур, а огород всегда хорошо обработан, и из него на зиму запасалось довольное количество овощей и солений» (160, с. 15). Но это все же мещане зажиточные. Сын служившего у купца садовника, И. А. Слонов, родившийся в Коломне, вспоминал: «…У нас был свой маленький полуразвалившийся деревянный домик, с двумя крошечными комнатками и маленькой кухней, в которых наша семья помещалась довольно уютно и не чувствовала тесноты, потому что мы, дети, большую часть дня проводили на улице или на реке» (162, с. 9)

Но значительная часть городских обывателей должна была снимать жилье. Теснота и грязь здесь, натурально, были необыкновенные: ведь и сами мещанские домики большей частью были невелики и нередко ветхи, зато густо населены: «Живем мы с матушкой у соборного звонаря; у него был двухэтажный дом в три окна; низ сдавался под постоялый двор, вверху жили хозяин с семьей да матушка, занимавшая комнату с особым входом и печкой. Наша комната была настолько невелика, что мы спали на полатях, а зимой так зачастую и на печке… Семья хозяина состояла из него самого с женою, трех дочерей и сына… Кроме того, годами у них было человек по семи квартирантов-семинаристов разного возраста… Как все размещались в трех небольших комнатах, я теперь и представить себе не могу» (133, с. 43).

Непрезентабельной была и жизнь мещан. Слонов вспоминал свое детство: «Ужинали все вместе, причем тарелок, ножей и вилок у нас не было. Ели все из общей большой деревянной чашки, деревянными ложками. Нарезанное мелкими кусочками мясо во щах мы могли вылавливать только после того, как отец скажет: «таскай со всем». Если же кто из детей зацепит кусочек мяса ранее этого, того отец ударял по лбу деревянной ложкой… После ужина, чтобы не жечь понапрасну сальной свечки, все ложились рано спать. Для этого на полу маленькой комнатки стлали войлок, на котором мы все, два брата и три сестры, ложились рядом и накрывались одним общим одеялом <…>

Мы всегда ходили босые. Нам с братом давали надевать сапоги, а сестрам башмаки глубокой осенью, когда наступали морозы и выпадал снег… Наши ноги были черные и грязные, с них почти никогда не сходили «цыпки» – болезнь кожи, которая от грязи трескалась и из ранок сочилась кровь.

Ежегодно к Пасхе нам шили обновки. Брату и мне ситцевые рубашки и нанковые штаны, а сестрам ситцевые платья…» (162, с. 10, 12).

Этой мизерной жизни соответствовали и занятия мещан, их «торговля» и их мораль. Подробно описывает житьишко петербургских низов Свешников, поменявший множество хозяев и торговых заведений. «Лавка эта (свечная и меняльная. – Л. Б.) была очень небольшая, и торговали в ней только хозяин, приказчик и я. Семейство хозяина, жившее на квартире, состояло из старухи, матери хозяина и двух девиц, его сестер. Работа моя на квартире состояла в следующем: встав в шесть часов, я должен был поставить самовар для хозяев, вынести помои, затопить печи и перемыть посуду, а по воскресным дням меня оставляли на квартире до обеда для того, чтобы наколоть и наносить дров на неделю. В лавке первое время я был только на посылках – ходил в банк и к другим менялам обменивать деньги, относил покупателям товар, ходил с требованиями на заводы и в склады и т. д. […] Впрочем, для меня эти два года были довольно трудные: я буквально ходил в сапогах без подошв на одних портянках, и это в осеннюю и зимнюю слякоть, когда невозможно было ступить на улице, чтобы не обмочить ноги по моклышку; а я до Рождества, когда бывает темное время и вообще хорошая торговля в свечных лавках, должен был целый день (иногда не удавалось даже пообедать и попить чаю) должен был разносить и развозить на санках… покупателям товар: тринадцати и четырнадцати лет я уже носил на спине пятипудовые ящики, а на голове меня заставляли относить такие ноши, в которых было более чем два пуда, и их приходилось иногда тащить в Сергиевскую или на Васильевский остров. Бывало, когда снимешь корзину и поставишь на что-нибудь, чтобы отдохнуть, то минут пять или десять нельзя ни голову повернуть, ни спину разогнуть» (160, с. 27–28).

Эта служба Свешникова «в мальчиках» была бесплатной, но зато он стал воровать у хозяина из выручки. «Я слыхал от старых служак-приказчиков наставление, что для мальчика, желающего выйти в люди, необходимо соблюдать три правила, заключающиеся в следующем: перед хозяином быть честным, т. е. ничего не красть; на приказчиков никогда не жаловаться и не ябедничать хозяину, что бы они ни делали; и стараться услужить кухарке. […] Ходя по Петербургу с разными хозяйскими поручениями, я нередко видел, как другие мальчики лакомятся или курят папироски, и потому, при виде разных выставленных лакомств у меня тоже слюнки текли… и в это время я вспоминал о нашей, постоянно открытой выручке и соображал, что могу совершенно незаметно взять, сколько мне потребуется…

Наконец, в одно злополучное утро искушение было так сильно, что я, оставшись один минут на пять в лавке, сразу же, по уходе приказчика, открыл выручку и стащил оттуда четвертак» (160, с. 27–28, 30). Воровал Свешников довольно долго удачно. За лакомствами пошли папиросы, затем трактиры и портерные, «за пьянством пошел сряду же и разврат, и потому мне уже не хватало потаскиваемого из выручки серебра: я начал потаскивать и кредитки, по три, по пяти рублей» (160, с. 33). Дошло дело и до десятков рублей. Мальчик попался, получил жестокую таску и был уволен. После разного рода приключений «мне вышло место в сливочную лавку на Черной речке с жалованьем по четыре рубля в месяц, но и этому я был очень рад, потому что мне в первый раз еще приходилось служить