Мэри Роуз - Шарлотта Лин

Вся жизнь промелькнула у нее перед глазами. В детстве она ненавидела его за то, что ей казалось, будто он обладает большей властью над слабым и мечтательным Сильвестром, чем она. При этом они всегда должны были быть вместе, две черные души среди белоснежных, два порождения зла в толпе добрых людей. Ее отец, Сильвестр, волосатая тетка и «доска» — никто из них не мог понять ни ее, ни его, потому что они ничего не знали о грехе и никогда не ведали, как силен и непреодолим зов бездны.

Он видел ее на солончаке, он был единственным, кто знал ее всю, и это его не пугало. Вскоре после этого он убил своего брата, совершил противоестественный грех, и люди отшатнулись от него. Сама она с трудом прикончила блохастую кошку, а он ленивым движением руки стер с лица земли родную кровь.

Люди болтали, будто неуклюжий Мортимер Флетчер вовсе не его отец, кто-то оплодотворил чернобровую Летисию, от кого он и унаследовал свою козлиную ногу. Его бросили в темницу, городские присяжные судили его, но его отец, повелитель тьмы, хранил его, и мальчишку вынуждены были отпустить. Когда его били дубинками пятеро взрослых мужчин, когда его порол священник, он не чувствовал ничего, лишь пожимал плечами и уходил, не моргнув глазом.

Лишь одно касалось его. Руки этой «доски», гладившей его лицо.

Он был неназываемым. Единственным человеком, внушавшим Джеральдине страх, который она испытывала только перед смертью, падением в пустоту. Сильвестр постоянно говорил, что убийство брата было несчастным случаем, из-за которого сердце его очерствело. В конце концов она должна была проверить это. Роберт, этот шут, сыграл ей на руку, еще и послал на помощь нидерландца. Она хотела снова заставить его пережить смерть брата, и если Сильвестр был прав, если неназываемый мог чувствовать, как все люди, то он должен был сломаться. Но он стерпел душевную пытку, как и телесную. «Он от дьявола, — подумала она тогда, — иначе и быть не может!»

Теперь же он сидел напротив нее, мучаясь от боли, лишенный всей власти.

— Детские глупости, — сказал он и был прав. Он человек, а вовсе не демон. С трудом поднялся, подошел к поручням, его стошнило в реку. Джеральдина испытывала болезненное отвращение перед всеми вязкими жидкостями, которые выделяли люди: слюной, соплями, рвотой, но сейчас отвращения не было и следа. Было лишь желание покончить с его мучениями. Его тошнило ужасно, сначала он плевал кровью, затем желчью. Цепляясь за поручни, он тяжело дышал, лицо его покрылось испариной. Потом он наконец остановился, но живот его все еще судорожно сжимался.

Джеральдина подошла к нему, коснулась спины. Казалось, он не заметил ее.

— Энтони! — позвала она его. — Позволь мне помочь тебе. Тебе нужно прилечь.

Он повернул к ней изможденное лицо. Глаза блестели, волосы спадали на лоб. Он ослаб и был совершенно беспомощен, а еще до смерти устал. Она любила его.

— Все в порядке, — произнес он, отступил на шаг, пытаясь выпрямить спину.

— Часто у тебя такое бывает?

— Временами.

— Тебе нужно вызвать врача. Хорошего. Я позабочусь о том, чтобы тебя осмотрел придворный врач.

— Не трать деньги, — заявил он.

— Но ведь нужно что-то делать!

— Нет, — произнес он. — Врачи сделали все, чтобы подлатать эту развалину, но, если дерево сгнило, ничего не поделаешь. Если я имею дело с кораблем, то просто вставляю в обшивку новую доску, но что делать с таким хрупким материалом, для которого даже нет запчастей?

Ей не хотелось понимать его, как бывало обычно, но сейчас каждое слово было понятно. Его рвало кровью. Его желудок разрушен, он уже не вылечится, и она виновата в этом. Он смертен и не доживет до старости. Не обращая внимания ни на что, она обняла его и прижала к себе. На глазах выступили слезы.

— Так не должно быть. Мы найдем других врачей. Я не позволю тебе погибнуть из-за этого.

— Эй! — Он взял ее за подбородок и, несмотря на морщины вокруг глаз, вдруг показался совсем юным. — Мы просто хотели разогнать дурную кровь, но ты не можешь отнять у меня нашу вражду.

— Я никогда больше не буду твоим врагом. Я люблю тебя.

Он высвободился и рассмеялся.

— Довольно. Это еще хуже, чем болтовня про демонов. Иди в каюту, превращайся снова в порядочную женщину, и я отвезу тебя обратно во дворец.

— Я не хочу во дворец. Я хочу остаться с тобой.

— Давай не будем, ладно? Мы оба хороши, но пока об этом знаем только мы, два трусливых существа, можно еще выйти сухими из воды и просто забыть об этом.

— Забыть?

Неужели он действительно думал, что она может забыть хоть слово, хоть жест, хоть один вздох?

— Мы должны быть вместе, Энтони, — сказала она ему, увидев его снова. — Ты и я. Две черные овцы в белом стаде Портсмута.

Он редко показывался при дворе, и она была вынуждена найти его в гавани. Это было опасно, поскольку Роберт тоже бывал там, но она отбросила опасения. У нее, Джеральдины, было что-то, чего не могла дать ему его Франческа. Наверное, «доска» слишком суха, чтобы плодоносить, но в животе у Джеральдины рос ребенок.

Она не хотела говорить ему сразу, ей хотелось, чтобы он ушел с ней ради нее самой.

— Я ухожу от мужа. Мне все равно, что со мной будет.

Он рассмеялся.

— Ты превратишься в горстку пепла, а я — в четыре кусочка мяса без члена, которые насадят на сваи Лондонского моста. Прелюбодеяние — преступление, Джеральдина.

— Тебя это пугает?

— Да, — сказал он. — Но это не значит, что мы этого не заслуживаем. Если ты хочешь именно такого конца, мы признаемся и выпьем эту чашу до дна. Прошу тебя лишь об одном: дай мне три дня сроку, чтобы я мог съездить в Портсмут и лично сказать об этом Фенелле и Сильвестру.

— Я ничего этого не хочу! — закричала она. — Я хочу бежать отсюда с тобой! Куда-нибудь, где нас никто не знает. У меня есть украшения и платья, которые можно продать. Мы выживем. Мне ничего не нужно. Только ты.

Некоторое время он пристально смотрел на нее, а затем спросил:

— Ты живешь хоть иногда, Джеральдина? Или постоянно играешь в придуманной тобою пьесе?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я никуда не хочу с тобой уходить, — произнес он. — Если ты считаешь, что мы должны быть наказаны за свое предательство, я поговорю с твоим мужем. Но если ты считаешь, что мы можем прятаться, то я хотел бы собраться с духом, чтобы признаться своей возлюбленной и спросить у нее, выйдет ли она за меня замуж, несмотря ни на что.

«Фенелла Клэпхем. Франческа да Финоккио».

Она ударила его по губам с такой силой, что они лопнули.

— Как ты смеешь! Ты говоришь о том, что женишься на другой, а у меня в животе твой ребенок!