Император и ребе, том 1 - Залман Шнеур

с новоприсоединенными к ней польскими областями, только начинают приходить в себя после безумств владычествовавших над ними панов, избавляться от неуверенности в своих силах и постоянного страха. Сменится еще целое поколение, прежде чем эти загнанные и запуганные евреи распрямят спины и будут способны занять то место, которого им от всего сердца желает сват.

Теперь возьмем другую сторону, нееврейскую. Эта сторона ведь тоже не будет молчать. Боюсь сказать, что тот «плетень», о котором сват говорил, вообще не соломенный. Это настоящая стена, сложенная из тяжелых камней, скрепленных известкой. Мы будем стараться, а иноверцы, которых в десять раз больше и которые во много раз сильнее нас, не допустят этого. Причем не столько сами русские, как их прусские, датские и прочие родственники. Вот, например, я могу вам сообщить, что с тех пор, как Подолия была присоединена к России, а Буг и Днестр открылись для переправки российской древесины, шерсти, мехов и дегтя, в Германии началась суматоха. В Кёнигсберге и Бреслау сильно испугались нового конкурента и посредника. Посредника — значит евреев. До сих пор Германия была главной поставщицей товаров как для российской армии и флота, так и для населения. И немцы на этом хорошо зарабатывали. Сырье они закупали в России по смешным ценам, перерабатывали и тут же ввозили назад в Россию и продавали по десятикратной цене. Наши ткацкие и кожевенные мастерские начали слишком сильно мешать этим золотым коммерческим делам. Наши купцы стали для немцев опасны. У меня, реб Нота, есть однозначные сведения относительно того, что многие петербургские начальники, которые почти все происходят из Германии, уже снюхались со всеми врагами Израиля с Платоном Зубовым во главе и постоянно хлопочут в императорском совете и у всех губернаторов, чтобы еврейские мастера были привязаны к тому месту, к которому приписаны, и чтобы еврейским купцам не позволяли свободно разъезжать по стране. И это только начало… Поэтому он, реб Мордехай, считает, что, пожалуй, было бы лучше помолчать относительно предоставления широких прав евреям по всей России. Лучше работать в тишине, без шума и без депутаций. Надо постараться, чтобы представление прав евреям стало необходимым шагом для страны, чтобы без нас она не могла бы обходиться. Шаг за шагом, шаг за шагом…

Реб Нота Ноткин очень внимательно выслушал своего свата, который, похоже, яснее видел средства, чем цель; который заботился о своем поколении больше, чем обо всех будущих. Однако реб Нота оценил его осторожную мудрость и его способности. Он схватил реб Мордехая за руку:

— Сват! Это ведь все дорогой материал. Золотой материал для того собрания, которое я планирую. Важно, чтобы вы были одним из его участников и одним из главных ораторов на нем. Я требую, сват, чтобы вы от этого не отказывались! Как бы вы ни были заняты…

Реб Мордехай посмотрел на него большими глазами: «Вот упрямый еврей! Даже мои колебания и неверие в его успех кажутся ему хорошим материалом для собрания. Все противоречия для него — как дорожные указатели, ведущие к цели, поставленной им для себя раз и навсегда: права евреев».

Глава тринадцатая

Знакомство с Петербургом

1

Реб Мордехай Леплер был уже приятно утомлен — и от хорошей домашней еды, и от почета, который сват оказывал ему, бывшем мелкому арендатору, пригласив на готовящееся им важное собрание, посвященное правам евреев… Тем не менее он продолжал слушать пламенные речи реб Ноты, в глубине души удивляясь, что сват ни словом не упоминал свою невестку Эстерку, точно так же, как избегал говорить о своих коммерческих делах.

Реб Мордехай приписал это тому неудобному положению, в котором оказался реб Нота в качестве тестя, распоряжающегося судьбой Эстерки более, чем ее родной отец реб Мордехай. Ведь после смерти Менди он отправил ее вместе со своим внуком в Шклов, даже не спросив мнения свата. До реб Мордехая доходили и слухи о том, что реб Нота сам рекомендовал ей не носить слишком долго вдовьи одежды, а выйти замуж за того самого человека, которого он, реб Мордехай, когда-то выгнал из своего дома в Лепеле.

Реб Мордехай, со своей стороны, тоже избегал говорить о дочери, чтобы не упоминать о несчастье реб Ноты, то есть о преждевременной смерти его сына Менди после мучительной болезни. Таким образом они беседовали обо всем на свете, кроме того, что связало их двенадцать лет назад. Каждый из них в глубине души, кажется, с напряжением ждал, чтобы его сват первым коснулся этой темы, первым задал вопрос.

Но вот в конце концов лопнула натянутая струна. Голос реб Ноты вдруг стал тише, и он спросил как бы между прочим:

— Ах да, сват! А в Шклов вы не заезжали? Не виделись?.. С Эстеркой, хочу я сказать.

Несмотря на то что реб Мордехай ждал подобного вопроса и даже удивлялся, что он до сих пор не задан, он немного растерялся:

— Это был бы большой крюк. Я ведь ехал не один. Со мной были три груженые подводы… Но я попросил реб Йегошуа Цейтлина, вашего компаньона, чтобы он передал привет и подарок для внука… Вы ведь знаете, что с реб Йегошуа мы встретились в Минске.

— Да, — сказал реб Нота немного смущенно и глядя куда-то в сторону. — Так много лет прошло!.. Вы ведь даже не знакомы со своим внуком. Мне казалось…

Это прозвучало уже как упрек. Причем абсолютно несправедливый. Реб Нота сам хозяйничал тут после смерти Менди, он сам оторвал дочь от отца, а теперь еще и поучает, говорит, что отец не должен так себя вести.

Это сразу же вывело реб Мордехая из состояния растерянности. Прижатый к стене, он, человек, в сущности, простой, защищался жестко:

— Сват, поговорим открыто. От вас мне нечего скрывать. Вы ведь сами должны понимать. Если бы я все-таки сделал крюк, чтобы заехать к дочери, мне бы пришлось волей-неволей встретиться с человеком, которому я велел идти вон из моего дома. Насколько мне известно, он теперь постоянно заходит к Эстерке. Он стал ее учителем. Во второй раз — ее учителем…

Реб Нота внимательно посмотрел сквозь очки на свата:

— Вы имеете в виду брата Боруха Шика? Йосефа? Дай-то Бог, сват! Чтоб у меня были такие внуки. Своих сыновей я, по воле Божьей, за прегрешения мои потерял. — Это прозвучало как-то странно искренне, почти жестокосердно в устах отца, который заботится не столько о памяти покойного сына, сколько о своей невестке-вдове. — Я хочу видеть ее счастливой.

Реб Мордехай