Путешествие вверх - Алексей Ефимов

Хьютай села рядом с ним, плотно прижимаясь к его боку.

— Хотя я и не могу похвастать древностью рода или иными талантами, я не ошиблась, выбрав тебя. И не жалею об этом. Даже сейчас, — она положила голову ему на плечо. Анмай потерся щекой об её волосы. — Ты всегда привлекал меня… своей необычностью, своей мечтательностью… своей смазливой мордашкой, наконец!

Он фыркнул.

— Ну и мне в тебе нравится не только острый язык. А что до моей мечтательности… Помнишь, с чего всё началось? Лет до восьми я был злобным маленьким животным, озабоченным всего двумя вещами, — что бы съесть, и где бы поспать, и в этом ничем не отличался от остальных. Но однажды… забавно, какая малость может изменить судьбу… как оказалось, — не только мою. Так как мы считались совсем не заключенными, а подрастающими наследниками великой Фамайа, нас пытались приобщить к её культуре… время от времени. Иногда нам даже показывали фильмы, помнишь?

Хьютай кивнула.

— Большей частью это была, конечно, пропагандистская чушь, которая вместо того, чтобы развивать мозги, окончательно их засоряла. А те, с кем это не происходило, не верили уже ничему, и это было ещё хуже. Но, всё это было лишь через двенадцать лет после Второй Революции, и нам, надо полагать, по недосмотру, иногда попадались действительно хорошие фильмы. И один из них настолько поразил меня… я словно родился заново! Или очнулся от сна, который иначе продлился бы всю жизнь… Я тайно пробрался на него, и подсматривал из-за спин старших… но это только усиливало впечатление.

— А, это ты мне уже рассказывал… не помню, сколько раз. Это был фильм «Юноша из пустыни», да?

— Ага. Он поразил меня тем, что юношу звали Анмай, как и меня… и он был на меня очень похож. Или я, подрастая, стремился быть похожим на него? Не знаю. Это была история из времен первой Великой Войны, времен столетней давности, история мальчика… Во время интервенции он лишился родителей и дома, и убежал в пустыню. Там он кормился охотой, прятался от тварей, сражался с ними… Мне, пленнику почти от рождения, очень понравилась эта полная таинственных опасностей жизнь маленького дикаря. А потом, когда он вырос, став красивым, сильным и бесстрашным юношей, он решил обзавестись парой, и вернулся к файа… Нечего говорить, что те встретили его совсем неласково! Беднягу посадили в тюрьму, били и всячески издевались. Разумеется, он сбежал, прятался в закоулках Товии, пугаясь и людей и машин, и разумеется, встретил прекрасную девушку, которая спасла его от смертельной опасности. Они вместе убежали в пустыню, преодолев тысячу невзгод, и он спас жизнь ей, а она — ему. По законам файа это связывало любимых крепче, чем любовь, чем смерть… чем всё остальное, связывало даже за порогом смерти и до конца времен… как нас. Последние, как я подумал, кадры, особенно поразили меня, — юная пара, измученная, израненная, но не сломленная, уходит в пустыню, к нагромождениям мертвых гор, во мрак… А потом была самая последняя сцена, — они целуются, — в первый раз, — на берегу Пустынного Моря, на фоне поразительно красивой зари… Это значило, что они на северном берегу Моря, в то время ещё свободном, но тогда я этого, конечно, не знал… я вообще до этого не видел моря — никакого. Но куда больше меня поразило, что они целовались обнаженными… впрочем, до того, как юноша потерял невинность, камера деликатно отвернулась, — и я впервые увидел эти монолиты на берегу моря. Мое сознание буквально завопило — я их узнал! Узнал, хотя никогда раньше не видел! Это было, как взрыв, — и на этом фильм кончился. А окончательно меня добила мелькнувшая в титрах строчка. В ней мимоходом сообщалось, что фильм основан на реальных событиях. Это буквально свело меня с ума, — если и впрямь может происходить такое, то почему не со мной?

Хьютай усмехнулась.

— Я помню. Ты на полном серьёзе считал себя — им. Это здорово походило на шизофрению!

— Верно. Боюсь, если бы Тару не усыновил меня, этим всё и кончилось бы. Моя жизнь стала для меня невыносима после этого. Красота природы, лиц, тел, сама свободная жизнь, — ни о чем подобном до этого я просто не знал! И сам Анмай очень мне нравился, — своей силой, ловкостью, хитростью, выносливостью… и красивыми длинными волосами. Но больше всего мне понравилась мысль о том, что можно вырваться из этой жизни в иную, лучшую… До сих пор не могу понять, как нам это показали! Ведь юноша из пустыни сражался за свою свободу и свободу любимой не с кем-то, а с бойцами ЧК! Он убил их не один десяток, а устроенный им обвал похоронил заживо целый отряд! Конечно, это была та, дореволюционная ЧК, предатели и враги… но всё же файа. Дух этого фильма был совершенно мятежным! А знаешь, кто был его режиссером? Керс Уэйра, тот самый, который во время осады Товии устроил настоящее побоище в Цитадели, и чуть не убил тебя. Если бы он добрался до погребов… — Анмай помолчал.

— Судьба странно играет людьми. Он заблудился в лабиринтах Цитадели, и умер от жажды у основания щита, изображавшего моего предка, — строителя крепости и правителя Уарка… Великого Правителя. Кто бы мог подумать… Именно этот фильм стоил ему работы, и, в конечном счете, привел к мятежникам, — и ему же я обязан своей… своей душой? Или её пробуждением? В Товии я мог познакомиться с ним… хотел — но не осмелился. А ведь и я мог изменить его судьбу… но я уже знал всё, что он мог мне рассказать. Подростком, уже на плато Хаос, я долго рылся в документах, — и нашел те, послужившие основой фильму. Такой юноша действительно был, и была его любимая… хотя их история была совсем не так драматична. Но больше всего меня интересовало, что стало с ними потом, — после того, как они ушли в пустыню. Они встретились с последними уцелевшими жителями Остсо, и странствовали вместе с ними. Жилось им совсем нелегко, но они дожили до Второй Войны, когда солдаты Фамайа заняли побережье. И конец этой истории был темным… Тот юноша, Анмай, записал её всю, она нашлась и попала к Уэйре. А что сталось с ним… с тем Анмаем, когда она была закончена, — никто не знает. Они исчезли, — ушли в пустыню, спасаясь от последнего разгрома, и не вернулись, — так исчезали очень многие. Говорят, они ушли в пустыню ещё до нападения, — посмотреть, куда упал огромный болид. Назад они не вернулись, только болид взмыл обратно в небо. А потом на этом месте нашли пятно сплавленного песка, и четыре отпечатка на нем, словно от огромных лап… Это легенда, конечно. А я, знаешь, искал этот след. И ничего не нашел. Я утешился тем, что текучие дюны скрыли его… никто ведь не знал точного места. Может, их и впрямь подобрал кто-то Извне, — такие вещи тогда действительно случались, я знаю. Но спрашивать об этом некого, и можно придумать любой конец, соответствующий собственной мечте…

Потом я, конечно, тысячу раз пожалел, что видел этот фильм, — я лишился покоя, мысли о свободе преследовали меня и днем, и ночью. А ещё через несколько дней нам показали другой фильм, — научно-популярный, о величии и загадках космоса. Увиденное тоже поразило меня, хотя уже и не так сильно. Вскоре оба этих фильма слились в моей бедной голове в совершенно бредовую смесь. А потом…

— Потом ты попытался сбежать, тебя поймали, и били у всех на глазах. И я впервые ощутила к тебе нечто большее, чем дружба, — сперва лишь потому, что ты не кричал, как остальные. Почему ты молчал?

— Тот Анмай тоже молчал, когда его били… и ещё потому, что на меня смотрела ты — моя жена. Но это дорого мне обошлось. Мне отбили почки, и я пролежал несколько дней в холодном подвале, голый, без пищи и воды… Охранники долго удивлялись потом, почему я не умер…

— Ты не умер, потому что мечтал?

— Скорее уж бредил. Я бредил местью, мечтал стать таким, как тот Анмай, — сильным, хитрым, ещё сильнее и безжалостнее, — и уничтожить всё, весь этот мир, обрекший меня на страдания и безысходное отчаяние.

Знаешь, когда умирающий ребенок думает о таких вещах, в его душе что-то ломается… что-то, живущее снаружи, проникает внутрь… Я выжил, и смог осуществить свою мечту, — когда мне я понял, что война уничтожит Фамайа, я не колебался ни мгновения… я помнил, что они сделали с… с Иртой. Я долго шел к этой войне, готовил её… а теперь увидел больше, чем мечтал, — гибель всего мироздания. Наверняка, мы последние живые существа во всех этих Вселенных. А скоро мы умрем, — умрем последними, — и вместе с нами умрет мир. Очень давно один великий физик вывел, что мироздание может существовать лишь до тех пор, пока в нем есть хотя бы одна пара глаз, способных его видеть. Это чушь, конечно… но почему-то никто не смог её опровергнуть.

Хьютай вновь зябко повела плечами.

— Не надо больше об этом. Лучше расскажи, что ты чувствовал, когда тебя усыновили. Ты, наверное, чуть не спятил от счастья, и не скоро опомнился!

— Полные штанишки счастья, — Анмай усмехнулся. — Тару говорил, что у меня в глазах светилась тоска, — самая сильная, какую он видел, и он выбрал меня именно поэтому. Конечно, первые несколько дней я только ел и спал. А потом… Знаешь, когда я впервые действительно почувствовал, осознал себя свободным? Меня, конечно, водили по магазинам, и я однажды удрал от своих опекунов. Я спрятался в задних помещениях, — там шел какой-то ремонт. Короче, я забрел в одну странную комнату… такой огромный фонарь с витринными стеклами, с двух сторон выходивший на улицу. Потом их заложили, и теперь за этими витринами был кирпич, — красный, пыльный, неряшливо и грубо сложенный. Я помню всё, словно наяву, — до пояса мне шли ребристые дюралевые панели с прорезями, выше, — громадные пыльные стекла в стальных рамах. Между ними, на уровне моих глаз горели яркие люминесцентные лампы. Одно стекло было вынуто… между ними была плитка, — коричневая, гладкая… я всё водил по ней ладонью… холодная… пол был серый, цементный, с вдавленной мраморной крошкой. Там стояли какие-то ведра, козлы, на полу лежали газеты, но я этого не замечал. Пожалуй, впервые за свою жизнь я остался совершенно один, закрытый — по своей воле. Там было тепло и очень тихо, — только лампы ровно жужжали. На улице шел дождь, который я ненавидел, которого боялся, слякоть, грязь… а здесь — лишь покой, словно в другом, совсем другом мире… теперь я знаю, — каком, — он повел рукой вокруг. — А я рассматривал свое отражение в стекле, — моя мордашка успела округлиться, и скулы уже не торчали, а волосы отросли так, что кожа сквозь них больше не просвечивала… Как я обрадовался, уловив в этом, наряженном в модную курточку мальчике несомненное, пусть и слабое сходство с юношей из пустыни! Когда я понял, что вырасту, — и стану таким же, как он, по крайней мере — похожим. Я даже снял курточку и рассматривал свои руки, — мне ужасно хотелось иметь такие же красивые мышцы… и я ужасно боялся, что кто-нибудь застанет меня за этим занятием…