Поправки - Джонатан Франзен

Инид, раздвинув занавески, снова выглянула на улицу.

– Я беспокоюсь за Чипа, а ты?

– Я боюсь, он не приедет, – ответила Дениз. – Но не думаю, чтобы он попал в беду.

– В газете пишут, враждующие партии сражаются в центре Вильнюса.

– Чип достаточно благоразумен.

– Иди сюда. – Инид подвела Дениз к входной двери. – Повесь, пожалуйста, последнюю фигурку на рождественский календарь.

– Почему бы тебе самой не сделать это, мама?

– Нет, мне хочется, чтобы ты.

Последнее украшение, малютка Христос в скорлупе грецкого ореха. Прикрепить его к дереву должен ребенок, наивное, полное надежд существо, а Дениз теперь со всей отчетливостью видела, что сделалась – целенаправленно делала себя – невосприимчивой к эмоциям, которые переполняли этот дом, к детским воспоминаниям и многозначительным намекам. Она не будет ребенком, не сможет выполнить эту просьбу матери.

– Календарь твой, – буркнула она. – Ты и прикрепляй.

Разочарование на лице Инид совершенно непропорционально обиде. Давно копившееся разочарование миром, и родными детьми в особенности, которые отказываются разделить с матерью самые заветные ее радости.

– Спрошу Гари, – может, он согласится, – нахмурившись, сказала она.

– Извини.

– Я же помню, тебе нравилось прикреплять украшения, когда ты была маленькой, Тогда ты это любила. Но раз не хочешь, не надо!

– Мама! – дрожащим голосом остановила ее Дениз. – Не надо меня заставлять.

– Если б я знала, что тебе это так трудно, – продолжала Инид, – в жизни бы тебя не попросила.

– Давай я посмотрю, как ты прикрепишь, – предложила Дениз.

Но Инид только головой покачала и пошла прочь.

– Попрошу Гари, когда он вернется из магазина.

– Извини.

Дениз вышла во двор, присела на ступеньку и закурила. Ветер с юга, пахнет снежком. У соседнего дома Кёрби Рут обматывал мишурой фонарный столбик. Он помахал ей рукой, Дениз помахала в ответ.

– Давно ли ты куришь? – спросила Инид, когда дочка вернулась с улицы.

– Лет пятнадцать уже.

– Я не собираюсь критиковать, – продолжала Инид, – но эта привычка ужасно вредна для здоровья. Кожа портится, да и запах, по правде сказать, неприятный.

Дениз, тяжко вздыхая, вымыла руки и принялась обжаривать муку для подливки к кислой капусте.

– Если вы собираетесь жить у меня, нужно кое о чем договориться, – сказала она.

– Я же сказала: я не критикую!

– Во-первых, ты должна понять: у меня сейчас трудный период. Я не сама ушла из «Генератора», меня уволили.

– Уволили?

– К несчастью, да. Хочешь знать за что?

– Нет!

– Уверена?

– Уверена!

Дениз, улыбаясь, добавила свиного жира на дно горшка.

– Дениз, я обещаю, – сказала мать, – мы тебе мешать не будем. Покажешь мне ближайший магазин, научишь пользоваться стиральной машиной – и ступай, куда тебе надо. Я прекрасно понимаю, у тебя своя жизнь. И вовсе не хочу тебе мешать. Будь у нас другой способ организовать для папы лечение, я бы им воспользовалась, можешь поверить. Но Гари нас не приглашал – Кэролайн мы ни к чему!

Свиной жир, зарумянившиеся ребрышки, кипящая капуста – приятные запахи. Еда, приготовленная у Инид на кухне, отнюдь не похожа на шедевры, которые Дениз скармливала тысячам незнакомцев. Ребрышки от «Генератора» имели больше общего с рыбой-звездочетом от «Генератора», чем с этими ребрышками «по-домашнему». Казалось бы, все уже знаешь про еду, все – проще простого. Но нужно учитывать, как много в ресторанном блюде от ресторана и как много от дома – в домашнем.

– Что ж ты не рассказываешь мне про Норму Грин? – подколола она мать.

– Ты так рассердилась на меня последний раз, – ответила Инид.

– Рассердилась я главным образом на Гари.

– Я только хочу, чтобы ты не страдала, как Норма. Хочу, чтобы ты была счастлива, устроила свою жизнь.

– Мама, я больше никогда не выйду замуж.

– Заранее ничего не известно.

– Мне известно.

– Жизнь полна сюрпризов. Ты еще так молода и хороша собой.

Дениз добавила в горшок свиного жира. Стоит ли останавливаться?

– Ты слышишь? – сказала она. – Я точно знаю, что больше не выйду замуж.

Но тут на улице хлопнула дверца машины, и Инид помчалась в столовую, чтобы выглянуть из-за прозрачной занавески.

– Это Гари, – разочарованным голосом сообщила она. – Всего лишь Гари.

Гари ворвался в кухню с охапкой железнодорожных сувениров, приобретенных в Музее транспорта. Проведя утро на свободе, он приободрился и с удовольствием пошел навстречу матери, прикрепил малютку Христа к рождественскому календарю, и материнские симпатии тотчас сместились от дочери к сыну. Инид заквохтала насчет того, как прекрасно Гари оборудовал душ, как замечательно удобен табурет. Дениз мрачно сварила обед, подала легкий ланч и перемыла гору посуды, а небо за окном меж тем стало совсем серым.

После ланча она поднялась к себе в комнату – Инид сумела наконец придать этому помещению почти идеальную, лишенную воспоминаний, анонимность – и упаковала подарки. (Она купила для всех одежду, знала, кому что нравится.) Развернула салфетку с тридцатью солнечными таблетками мексикана-А и прикинула, не подложить ли их Инид в качестве подарка, однако ее сдерживало данное Гари слово. Снова завернув таблетки, Дениз выскользнула из комнаты, сбежала по лестнице и спрятала наркотик в только что освободившийся двадцать четвертый кармашек рождественского календаря. Родители и брат были в подвале. Она вернулась наверх незамеченной и заперлась в комнате, будто и не выходила.

В детстве, когда бабушка тушила на кухне ребрышки, а Гари и Чип приводили домой невероятно красивых подружек и все только о том и думали, как бы порадовать Дениз подарками, сочельник превращался в самый длинный день в году. Какой-то непонятный закон природы воспрещал семье собираться вместе до наступления темноты, в ожидании все разбредались по комнатам. Иногда, в отрочестве, Чип сжаливался над сестренкой, единственным малышом в доме, и играл с ней в шахматы или «Монополию». Когда она стала постарше, он вместе со своей очередной подружкой водил ее в супермаркет. Какое блаженство в десять, в двенадцать лет оказаться в такой компании, слушать лекцию Чипа о загнивающем капитализме, догадываться о новых веяниях моды, присматриваясь к его подружке; какой длины челка, какой высоты каблук. Ее оставляли на часок одну в книжном отделе, а потом Дениз залезала на гору над супермаркетом и смотрела оттуда вниз, на медленную молчаливую процессию машин в угасающем вечернем свете.

Даже сейчас это самый длинный вечер в году. С неба обильно посыпались снежинки, чуть более темные, чем снежные облака. Холод проникал даже сквозь двойные рамы, обходил потоки прогретого батареями воздуха и овевал шею. «Как бы не заболеть», – подумала Дениз, прилегла и накрылась одеялом.

Она спала как убитая, без сновидений, и проснулась – где? что? который час? – от звука сердитых голосов. Снежинки сплелись в паутину по углам окна, разукрасили белый болотный дуб. На небе еще не вполне померк свет, но ждать осталось недолго.

– Ал, Гари потратил ТАК МНОГО СИЛ…

– Я его не просил!

– Можешь хотя бы попробовать? Гари вчера столько возился!

– Я имею право принять ванну, коли я этого хочу!

– Папа, рано или поздно ты упадешь с лестницы и сломаешь себе шею!

– Я ни у кого не прошу помощи.

– И правильно делаешь! Потому что я запретил матери – запретил! – даже близко подходить к ванне.

– Ал, прошу тебя, хотя бы попробуй душ!

– Оставь, мама, пусть сломает себе шею, нам всем будет только лучше!

– Гари!

Голоса приближались, спорящие поднимались вверх по лестнице. Тяжелые шаги отца миновали ее комнату. Дениз надела очки и приоткрыла дверь как раз в тот миг, когда Инид – больное бедро делало ее неуклюжей – добралась до верхней площадки.

– Дениз, ты занята?

– Я спала.

– Пойди поговори с отцом. Объясни ему, что он должен пользоваться душем. Гари так старался. Тебя он послушает.

После глубокого сна и резкого пробуждения Дениз не смогла сразу включиться в реальность; сцена в холле и пейзаж за окном казались тенями антиматерии, слишком громкий звук оставался едва внятным.

– Почему, – начала она, – почему нужно решать этот вопрос непременно сегодня?

– Завтра Гари уезжает, а я хочу, чтобы он убедился, что папа справляется с душем.

– Так, еще раз: почему папа не может принимать ванну?

– Он застревает в ней. И по лестнице поднимается с трудом.

Дениз закрыла глаза, но реальность по-прежнему ускользала. Открыла глаза.

– И еще, Дениз, – сказала Инид, – ты так и не позанималась с ним зарядкой, как обещала!

– Точно! Я позанимаюсь.

– Прямо сейчас, пока он не помылся. Погоди, я дам тебе листок доктора Хеджпета.

Инид захромала вниз по лестнице.

– Папа! – позвала Дениз.

Нет ответа.