Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

В этот момент я понимаю, что всё это — реально. Всё настоящее. Мы существуем, перемещаемся, разговариваем в том же самом мире, что и раньше. Время идёт своим чередом, планета вертится вокруг своей оси и движется вокруг солнца, времена года сменяют друг друга, люди рождаются и умирают, как и прежде. Только мы стали другими.

В том же самом мире, что и раньше, теперь существуем мы.

Поцелуи, — требовательные, яростные, голодные, — сменяются на горячий бархат его дыхания, ложащийся поверх моих измученных, содранных, ноющих губ. Ни шагу назад. Трётся о меня кончиком носа, не поднимает веки с тяжёлыми, длинными и пушистыми чёрными ресницами, и грудь его вздымается часто-часто, судорожно.

У меня же, напротив, не получается закрыть глаза. Я смотрю на него, я слушаю наше дыхание, даже сбившееся в такт друг другу, я без остановки думаю о том, что это происходит именно со мной, здесь и сейчас. И я чувствую.

Как же я люблю тебя, Кирилл.

Он выглядит раздосадованным, хмурится и быстро потирает переносицу, берёт меня за руку, улыбаясь криво и так раздражающе, пугающе, раздирающе беспомощно. Так, словно сам не знает, что на него нашло. Я — не знаю тоже. С каждым новым днём мы оба вообще всё больше напоминаем сумасшедших, импульсивных и капризных детей, ведомых рефлексами и инстинктами животных, не способных контролировать свои желания.

Берём когда хочется. Делаем пока можем. Держимся — только друг за друга.

До нужной квартиры мы не доходим два этажа, но Кирилл уверенно останавливается перед чужой массивной железной дверью и до упора выжимает кнопку звонка, отпуская её только в тот момент, когда замок щёлкает и в сопровождении неизменного мата на пороге показывается взъерошенная и недовольная Диана.

— Ебать какие мы нетерпеливые! — ехидно скалится она, но говорит тихо и косится в сторону кухни, поэтому нет необходимости даже всматриваться в стоящую в коридоре обувь, чтобы понять, что Глеб уже здесь.

Впрочем, как и Ромка: он выглядывает из-за двери, округляет и без того округлые глаза и выскакивает нам навстречу, сходу обнимает меня, так и оставшуюся стоять к нему полубоком.

— Я так рад тебя видеть, Маш! — восклицает он до того искренне, что мне становится горько-кисло, ужасно не по себе, и хочется попяться назад и оказаться по ту сторону двери, обратно в подъезде. Потому что я объективно не заслужила к себе такого обращения. Не заслужила того, чтобы обо мне переживали или заботились. И тех моментов счастья, которые могу испытывать сейчас — не заслужила.

Так мне и надо, так мне и надо. Всё дерьмо, что выходящими из берегов реками разливается вокруг меня — вот что вписывается в собственные представления о жизни.

Но не такое, нет.

Сквозь силу я легонько касаюсь локтей до сих пор обнимающего меня Ромки, делаю неуверенное, скомканное движение, задуманное как дружеское похлопывание, но выходит оно просто отвратительно натужным и неловким. И он, по-видимому ощутив моё напряжение, разжимает длинные худые руки и отходит на несколько шагов назад, улыбаясь и смущаясь своей чрезмерно эмоциональной реакции.

— Как видишь, цела и невредима, — насмешливо замечает Кирилл, взглядом указывая ему на меня, и при этом как бы невзначай встаёт аккурат между нами, отодвигая на максимально возможное в маленькой прихожей расстояние друг от друга.

Серьёзно, Кирилл? Приступ необоснованной и чертовски нелогичной ревности?

Видимо, ты увяз в нас ещё прочнее меня.

— Да я же не… я просто, Кирилл Андреевич… — смущённо мямлит Ромка, но появившаяся у него за спиной Диана бесцеремонно дёргает его на себя и увлекает обратно на кухню.

В сравнении со снимаемой для нас квартирой эта выглядит разбитой и почти заброшенной, маленьким и шатким клоповником, хотя по планировке они абсолютно одинаковые. Выцветшие обои в мелкий цветочек с ржавыми разводами под самым потолком, — видимо, когда-то нерадивые соседи сверху устроили потоп, — громко и противно скрипящие полы, линолеум на которых, не церемонясь, постелили прямо поверх родного паркета, и как завершающий штрих — местами облезлый кухонный гарнитур оранжевого дерева, родной брат того, что по меньшей мере двадцать пять лет прописан в моей родной квартирке.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Забившийся в угол Глеб, лениво ковыряющий вилкой кусок лежащего перед ним на столе торта, смотрится до безобразия иронично на фоне подобной обстановки. Особенно учитывая то, что стоимость часов на запястье руки, которой он подпирает подбородок, наверняка превышает цену евроремонта для этой халупы.

— Мы ждём ещё одного человека, — спокойно сообщает Кирилл и подталкивает меня к ближайшему стулу. Даже забавно, что спустя столько лет его всё так же раздражает моя привычка стоять до последнего, стоять назло ему, стоять, чтобы хоть отчасти ощутить себя с ним на равных. — Поэтому собрались сегодня здесь, чтобы не светить конспиративную квартиру. Тем более Рома вроде и тут неплохо освоился.

Быстро уловив прозрачный намёк, Ромка краснеет и стыдливо опускает взгляд вниз. Диана же, напротив, смотрит прямо на Кирилла с ненавистью и вызовом, скрещивает руки на груди, громко звякая при этом своими браслетами, спрятанными под длинными и широкими рукавами объёмной блузки.

— Он скоро..? — спрашивает Глеб, вскидывая на Кирилла усталый взгляд и сохраняя неподдельное равнодушие к намечающейся за столом перебранке. Впрочем, ответом ему служит один короткий звонок в дверь, отчего-то вынуждающий напрячься именно Диану, которая втягивает голову в плечи и смотрит в сторону коридора напряжённо и хмуро.

— Уже, — бросает Кирилл на ходу, но спустя минуту из коридора помимо незнакомого низкого и хрипловатого мужского голоса звучит ещё один, мелодичный и звонкий.

— Дядя Глееееб! — раздаётся за моей спиной, но прежде, чем я успеваю обернуться, мимо уже проносится юркой тенью маленький человек с вихрем взлетающих в воздух пушистых ярко-рыжих волос. Диана, сидевшая как раз рядом с Глебом, испуганно отшатывается в сторону, отодвигается на стуле как можно дальше от маленькой девочки, ловко пробравшейся в самый дальний угол и уже успевшей обхватить Глеба руками за шею.

На фоне ребёнка Измайлов выглядит не просто крупным мужчиной, а настоящим исполином, и его ладонь, ласково треплющая рыжую макушку, закрывает собой весь детский затылок и доходит до самого лба. И перед моими глазами всплывает воспоминание заляпанной чужой кровью одежды в его машине, и что-то хрустит, шуршит под пальцами — нет, не сжимаемый судорожно край грубой, старой клеёнки, а стремительно трескающиеся представления о чужой жизни.

— Я предупреждал, — кивнув в знак приветствия, кидает Глебу извиняющимся тоном высокий мужчина, зашедший вместе с Кириллом и втиснувшийся в узкое пространство между столом и кухонным гарнитуром.

— Это Слава, — представляет Кирилл мужчину и, обменявшись мимолётными, еле уловимыми взглядами с Глебом, добавляет: — Просто Слава. Наш ведущий специалист по информационным технологиям и системам безопасности. Это Рома и Маша.

Глеба и Диану он пропускает вполне естественно, и я начинаю улавливать иронию всех шуток Кирилла, связанных с тем, что каждый второй человек в Москве или родственник, или друг Глеба. Но внешне Слава не имеет с ним ни одной общей черты: худощавый, с короткими ярко-рыжими волосами и россыпью мелких бледных веснушек по всему лицу; светлые, холодные глаза смотрят с лёгким прищуром, на тонких бледных губах — усмешка превосходства над окружающими, настолько знакомая мне, что невольно закрадываются мысли, не является ли именно она пропуском в этот клуб самоуверенных и циничных властителей судьбы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Только Глеб продолжает выбиваться из привычного амплуа, и больше он не степенный и разленившийся на солнце глава прайда, не скалящий зубы перед нападением смертельно опасный хищник, не красующийся шикарной гривой и грацией безжалостного убийцы самец, а прямо прирученный к рукам и послушный котёнок-переросток, позволяющий с упоением тискать себя радостному ребёнку.

— А ты чего не в садике, принцесса? — после его вопроса девочка сникает на глазах, оглядывается в сторону отца, чей насмешливый взгляд явно говорит о том, что помогать ей объясняться он не намерен, и обречённо вздыхает.