Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России - Савелий Дудаков

Вероятно, трагическая история польского графа, ставшего гер-цедеком, была известна Ясинскому, который воспользовался рассказом Крашевского. В нашу задачу не входит анализировать влияние польского писателя на творчество Ясинского, но оно очевидно. В том числе – и увлечение мистицизмом. При внимательном анализе текста история, рассказанная Крашевским и не имеющая никаких документальных подтверждений, может рассматриваться не только как апология еврейства, но и как реальность. Речь идет о трех польских семьях: Потоцкие, Зарембы, Тышкевичи. Выбраны эти имена не случайно. Конечно, допустимо рассматривать эти фамилии как символы, типа Иванов-русский, Петренко-украинец и т. д. Тем паче что в еврейском идишистском фольклоре граф Потоцкий – имя нарицательное ("Теперь осталось уговорить графа Потоцкого", – говорится в одном анекдоте о сватовстве.).

Но не только в этом дело.

Потоцкие – старинный шляхетский род, герба Пилава, впоследствии ставшие графами.

Нас интересует один из Потоцких, не граф, а герба Сренява, Вацлав Потоцкий (1621 или около 1623-1696), выдающийся польский поэт, родившийся в арианской семье, как сказано в одной из энциклопедий, принадлежащей к крайнему крылу Реформации.

Учился он в школе социанов в Рациборске (неподалеку от Кракова). Долгое время жил за границей и в католичество перешел лишь в 1657 г., под угрозой полного изгнания из Польши и конфискации имущества. Внутренне Потоцкий не изменил своих взглядов. В его произведениях, большинство из которых не были изданы в свое время из-за церковной цензуры, доминирует гуманистический дух – забота о социальной защите крестьян, осуждение войн, преследований иноверцев, моральной деградации шляхты и паразитизма, испорченности и невежества духовенства. Во всяком случае, его близость к социанам несомненна, но, увы, годы жизни не подходят для идентификации этого Потоцкого с образом гер-цедека, да и капитуляция, даже внешняя, перед католичеством находится в противоречии с заданной темой.

Из других Потоцких для нас интересен Леон Потоцкий, русский посол при Неаполитанском дворе, женатый на внучке барона Петра Павловича Шафирова.

Интересно и то, что две упомянутые фамилии – Потоцкие и Тышкевичи – были связаны брачными узами: граф Александр Станиславович Потоцкий (1776-1845) был женат на Анне Тышкевич (1776-1867), родственнице короля Станислава-Августа. Анна Тышкевич была, по свидетельству современников, образованнейшей и умнейшей женщиной своего времени. Род Тышкевичей был графский. Семья отличалась интеллигентностью – в ней были археологи, писатели, этнографы. Но назвать конкретно кого-нибудь из этой семьи, причастной к судьбе гер-цедека, затруднительно. Третий герой сказания – Заремба. Зарембы – старый шляхетский род, также много давший польской и русской культуре. Можно лишь утверждать, что арианство (социанство), пустившее глубокие корни в Польше, в первую очередь было движением интеллигенции, т. е. шляхетским по преимуществу. Большинство видных семейств было затронуто этим движением и не исключено, что часть их (впрочем, очень незначительная) в поисках религиозной истины примкнула к иудаизму. История гер-цедека и Юрия Корицкого из романа И. Ясинского служит тому подтверждением.

У И. Крашевского все действующие лица этой драмы – люди из высших слоев общества.

Спустимся ниже по социальной лестнице: в народной среде происходили истории не менее драматические, чем рассказанные выше. Если мы возьмем за точку отсчета истории гер-цедека 1719 г. (некоторые считают, что дело было в 1749 г., но это совсем маловероятно), то около этого времени за переход из христианства в иудаизм были казнены две женщины. Из следственного дела от 5 марта 1716 г. видно следующее: "Судебным инстигатором г. Дубно привлечены были к ответственности мещанка г. Витебска вдова Марина Давидова Сыровайцова и мещанка м. Мельца девица Марина Войцеховна по обвинению в принятии иудейства. На следствии первая показала, что она дочь витебского попа Охрима, вышла замуж за христианина Давида Сыровайца, с которым жила 10 лет, а после смерти мужа она задумала перейти в иудейство по собственной воле, без уговора с чьей бы стороны, так как она от отца своего – попа слышала, что вера иудейская лучше христианской, причем о переходе ее никто не знал; при переезде из Витебска в Дубно она пользовалась лошадьми от евреев, так как выдавала себя за еврейку; на другой же день по приезде в Дубно она была заключена в тюрьму, так что успела здесь только переночевать. На вопрос о том, не желает ли она опять перейти в христианство, она отвечала, что не желает и что готова погибнуть еврейкой за живого Бога потому, что вера христианская ложна. Допрошенная под пыткой и после 186 ударов она говорила то же.

Марина Войцеховна обвенчалась с евреем и взята была со свадьбы. Она показала, что на родине своей в м. Мельце она служила у какого-то еврея, что переехала в м.

Лежайск, где и приняла иудейство по увещанию еврея Постернака и других евреев и евреек. Допрошенная три раза под пыткой, причем ей дано 66 ударов, она показала то же самое; и только после четвертого раза, когда ей дано было еще 40 ударов, она сказала: "Теперь я гнушаюсь еврейской веры, как прежде верила в распятого Христа, так и сейчас готова за него страдать и умереть… Исходя из постановлений общего права и Саксонского зерцала, по которому всякий отщепенец должен быть наказан огнем, суд приговорил вдову Марину Давидову к терзанию тела клещами и к сожжению затем живьем на костре; девицу же Марину Войцеховну – к обезглавлению и сожжению тела ее, как отступницы…"35

Рассмотрим еще один роман И.И. Ясинского – "По горячим следам", опубликованный в журнале "Труд" в 1892 г. Следует заметить, что Ясинский этот свой опус не переиздавал. Критика его едва заметила, только оскорбленные евреи кое-где опубликовали негодующие заметки. (С этой точки зрения странным выглядит замечание одного критика не только о "великолепных" образах евреев, созданных знатоком Южной Руси, но и о невозможности определить, "…что это: юдофильство или юдофобство?" Впрочем, далее критик весьма символически утверждает, что и сам автор не знает того, как не знал того Гоголь, изображая своего Янкеля36.) Весь роман пропитан неиссякаемой ненавистью к еврейству. Но и противостоявшие евреям герои-христиане далеко не идеализированы. Роман начинается с описания жизни богатого еврея Айзика Пеца, служащего на водочном заводе (богатство его нажито неправедным путем: он поджег спирт, застрахованный на большую сумму – у евреев не может быть иных дорог к обогащению), в молодости судимого по обвинению в грабеже. Своим оправданием он обязан присяжному поверенному, который произнес блистательную речь в его защиту. Адвокатура, по Ясинскому, – вещь низменная: отсюда ирония по поводу тонкого знания адвокатами человеческой натуры и необыкновенного проникновения их в порочные души. Адвокат плакал от радости – Пеца выпустили на свободу и "жидки устроили ему овацию, как невинно пострадавшему еврейскому молодому человеку"37. И оканчивается роман традиционно, судом над евреями, обвиненными в ритуальном убийстве. И опять адвокат произносит блестящую защитительную речь, напирая на то, что были оклеветаны честнейшие люди.

Присяжные заседатели оправдали всех. Адвокату была устроена бурная овация. "Евреи с гордостью показывали на него пальцами, когда он проезжал… в своем экипаже.

Еврейки бросали ему цветы". Между этими двумя оправдательными приговорами почти 200 страниц посвящено возникновению ритуального навета в местечке Несвянцаны.

Автор и здесь остается самим собой: никакой ясности нет – было ли убийство крестьянки Татьяны Драйцы убийством на ритуальной почве или уголовным преступлением. Каждый волен выбирать, что ему удобнее. Но Ясинский в общем подводит читателя к основополагающей идее: евреи – это раковая опухоль на теле человечества. А, следовательно, возможность позорного ритуала не исключена.

Одним из свидетелей обвинения выступает пьяница, отставной солдат Николаич, выполняющий роль "шабес-гоя". Его фантазия не имеет границ. Своей сожительнице он рассказывает о том, что еще 30 лет тому назад случайно подглядел, как "жиды" совершали "убиение": «…выходят раввины, выходит народ, все больше и больше, и думаю я: верно неспроста! А между тем вижу, что они этакого прекрасного вьюношу на скамейку бросили, как теленка, раздели и надрезы на нем делают, кровь пущают, кровь пущают и говорят: "кошер, кошер!». И так на протяжении всей книги шельмуются евреи, конечно, устами персонажей – сам же автор прячется неподалеку и лишь подбрасывает новые вариации старого. Да и убийство в высшей степени театрализовано. Угрюмо зловещий фон, в грязной корчме с закопченными стенами, а шинкарка Лейка Хацкелес – страшная Баба-Яга, к тому же – слепая. Глаза ей выжгли "свои же", евреи, чтобы она не могла показать на убийц некоего богатого постояльца. Любил, наверное, Ясинский оперу, прямо описание декорации трактира из "Риголетто". И вот из этой корчмы исчезает прислуга, красавица Татьяна Спиридоновна Драйца, вступившая в связь с Мунькой Гаменсоном, внуком шинкарки Лейки Хацкелес. Мать пропавшей, крестьянка Ефросинья Драйца, показала на следствии, что ее дочь находилась в связи с Мунькой и что ее зарезали, чтобы не допустить принятия православия Мунькой. Накануне исчезновения Татьяны был найден замерзший труп ее отца, Спиридона. Вскрытие показало, что он был в сильном опьянении. Наконец, подо льдом реки было найден труп со связанными руками и ногами. Это было тело пропавшей девицы. Дело начинает обрастать новыми подробностями38.