Третий берег Стикса (трилогия) - Борис Георгиев

— Не дурите, молодой человек, — склочничал, щурясь, дед, — я хорошо слышал гранатомётный выстрел, потом взорвалась граната, потом вы затрещали своим мотоциклом. Позвольте, мне показалось, что звук удаляется… И где, разрешите спросить, тогда у вас гранатомёт? А, выкинули в воду! Мало вам пугать рыбу, вы ещё и мусорите у пирса!

— Стрелял не я, — машинально оправдывался Волков, пытаясь одновременно сообразить, соответствует ли возраст деда справочным данным: «Должно ему быть сейчас около девяноста, и я бы дал ему эти годы, но слишком он живо и молодо скандалит, непохоже что-то».

— И мотоциклом тарахтели тоже не вы? — брюзжал, тряся головой, полный жизни старик. — Я стоял в дверях, собирался выходить уже, и прекрасно слышал. Намеревался, знаете ли, поудить рыбу, а тут вы со своей пальбой.

— Тот кто стрелял, уехал, — объяснил Саша. Пока гневный дед собирался с мыслями, готовя новое обвинение, Волков решился.

— Арон… — начал он, испытывая неловкость от фамильярного обращения к пожилому человеку, но отчества господина Коэна в памяти княжны Дианы почему-то не было.

Рука старца, сжимавшая ручку ведра, дрогнула, щёлкнули жестяные проушины. Он подобрался к Волкову вплотную, выставив вперёд подбородок, глаза его при этом широко раскрылись, и стало понятно, что щурился раньше вовсе не из-за близорукости.

— Кого-то вы мне напоминаете, — пробормотал он, — не могу припомнить, кого.

— Я сын Дианы Ксаверьевны Войницкой, — давясь словами от отвращения к самому себе, соврал Волков. — Вот, посмотрите, она дала мне этот перстень, чтобы…

Волков словно оправдывался, перстень тянул наружу за тесьму, но когда извлёк всё-таки, совесть его подверглась новому испытанию. Дед, разглядевший перстень с близкого расстояния, повёл себя неожиданно. Отпрянул, грохнул ведром о камень мола, выронил удочку, потом снова приблизился к лже-Войницкому и прикоснулся губами к зажатому в Сашиной руке перстню. Засим отступил с поклоном. Когда он снова поднял голову, в уголках глаз его дрожали капли влаги.

— Здравствуй, князь!

— Не называйте меня так, — попросил смущённый проявлением раболепия капитан.

— Как же мне называть вашу светлость?

— Меня зовут Александр Волков. Лучше просто Сашей зовите, — пробормотал, пряча перстень, самозванный князь.

— Слушаюсь, ваша… Хорошо, Саша, — с большим трудом выговорил Коэн и поясно поклонился.

— И прекратите кланяться, Арон, — буркнул Волков, поднимая удочку и вкладывая её в послушную руку старца, то же сделал и с ведром — решил занять руки бывшего гувернёра чем-либо, чтобы лишить того возможности выкидывать новые коленца.

— Как вам будет угодно… Саша, — согласился старик, и видно было — сдержал порыв поклониться с большим трудом. — Я понимаю, вы прибыли инкогнито. Вы сильно рискуете, ваша… м-м… Саша. Если о вашем прибытии узнает Кий… Пойдёмте ко мне.

И бывший придворный совершил ведром и удочкой несколько сложных движений, которые могли сойти за изящный приглашающий жест, если б исполнитель сего замысловатого балетного па не вспомнил о запрете кланяться.

Саша последовал за ним, сообразив: «Ладно, пусть инкогнито, даже легче будет разговаривать. Он в свою халупу меня ведёт? Смешной старикан. Живёт возле старого пирса. У кого-то было, что пирс — это несостоявшийся мост. Читал где-то, не помню. А это что? Лодка?»

У шершавого, высунутого в море языка пирса, обросшего ядовито-зелёной слизкой зеленью, позвякивала цепью, толкалась носом, постукивала глухо деревом о камень лодка-скорлупка. Сунутые в уключины гусиные лапы вёсел смиренно ждали, выставив за борт отполированные до блеска тонкие рукояти.

— Извините, Арон, что так получилось с рыбой, — сказал, догнав старика, Саша, — но стрелял, и вправду, не я. Какой-то тип пальнул в меня из… — как вы это назвали? — да, из гранатомёта. Но не попал, слава небу. Вы с лодки ловить собирались?

— Зачем с лодки? Прямо с пирса, — охотно отозвался Арон, бросив косой взгляд на своё судёнышко. — Рыбы и здесь довольно, и пугать её обычно некому. В море кроме меня теперь никто не ходит, да и я не люблю, однако нужно же как-то зарабатывать на жизнь.

«Так зачем же в море тогда ходить, если рыбы и возле пирса довольно? — удивился Александр. — Нет, не пойду к нему в каморку. Ещё вздумает угощать чем-нибудь, а у меня времени нет, да и объедать нищего старика это как-то даже нехорошо»

— Нет, Арон, к сожалению, я не смогу воспользоваться вашим любезным приглашением — просто нет времени, — ответил Волков на приглашающий жест своего почтительного провожатого. — Мне нужно как можно скорее разыскать Кия, и если вы можете помочь советом…

— Нет ничего проще, Саша. Вот дорога в Кий-город, — ответил Арон, тыча удочкой в шоссе, по которому не так давно сбежал после удачного выстрела чёрный мотоциклист. — Но хотелось бы… Извините мне, ваша светлость, моё низкое любопытство, я много лет мечтал узнать хоть что-нибудь о судьбе…

— Княжны Дианы? — закончил за гувернёра Волков. — Давайте вот здесь присядем с вами.

Корявая, сбитая из трёх досок скамья, укрытая от солнца навесом из вьющихся растений, скрипнула, принимая непривычный вес. Старый гувернёр согласился сесть только после повторного приглашения и устроился на краешке, словно готовился вскочить при первой возможности. С ведром и удочкой не расстался, должно быть, по рассеянности. О Барбаре Саша распространяться не стал, намекнул, что здорова, счастлива и помнит своего наставника.

— Такая была смышлёная девочка! — растроганно закудахтал Арон. — Живая, смешливая, беззаботная!

— Такой и осталась. Хлопот у неё, правда, прибавилось.

— Заботы, мой мальчик… — о, простите, ваша светлость! — они не всегда зло. Я тридцать лет уже по милости Кия живу без забот; вы думаете, это пошло мне на пользу?

— Что же, князь вам назначил пенсию? Так можно ведь и на пенсии заниматься с воспитанниками, в конце концов, бесплатно, удовольствия ради!

— Кий Победитель, — с заметной долей сарказма молвил старик, — облагодетельствовал меня невниманием. Он попросту не заметил ничтожного книжного червя, когда чистил окрестности своей дачи от скверны, иначе вашего покорного слугу можно было бы уже причислить к лику мучеников науки. Я не герой, Саша, и не желаю платить жизнью за удовольствие нести разумное, доброе и вечное. Когда жгли княжескую библиотеку…

— Он сжёг книги? — изумился Волков. — Зачем?

— Кроме меня, молодой человек, мало кто сможет ответить вам на такой вопрос: большинство просто перескажут пропагандистские бредни о нечестивцах-учёных и мерзости науки. Глупцы эти, даже если бы и захотели сказать правду, не знают её, а те немногие, кто знает, смолчат, испугавшись провокации.

— А вы почему не боитесь?

Коэн разошёлся. Должно быть, давно не приходилось ему читать лекции; ораторский экстаз заставил его забыться и перестать оказывать собеседнику княжеские почести. Ведро поставил, звучно брякнув им о плитняк под ногами, удочкой стал совершать плавные движения, вещая:

— Разучился, да и стар стал, чтобы чего-то бояться. Князь Кий, юноша, опасался, что в некоторых книгах люди найдут отзвуки настоящей жизни, но отличить опасные книги от безопасных не мог, поэтому решил — жечь все подряд. Костёр был, доложу я вам, до небес! До сих пор мне иногда чудится запах гари… но, может быть, это издержки моей нынешней профессии. Да вы не удивляйтесь так, Саша, книги — что! После них пришла очередь самих учёных.

— Жёг людей? — ужаснулся Саша.

— Ну, не то чтобы всех жёг, кого и вешал. Вы думаете, есть большая разница между казнью через повешенье и сжиганием на костре? Если подмешать к сухим дровам сырые ивовые прутья, нечестивец угорит раньше, чем почувствует ожоги, и знаете, что я вам ещё скажу? Им, когда после пыток выводили казнить, костёр и верёвка казались избавлением.

— Что вы несёте, Арон! — заорал Волков, вскочил, чтобы избавиться от подступившей к горлу тошноты, потом принудил себя сесть. «Он просто свихнулся от старости, не может такого быть! Просто спалили у него на глазах книги, вот и щёлкнуло в черепушке» — решил капитан, оглядев безмятежную штильную лазурь горизонта. Получилось немного успокоиться, но ненадолго.

— Вы, я вижу, не представляете себе, что тут было тридцать лет назад, — криво усмехнулся старик, положил на плечо Волкова руку, придвинулся ближе и проговорил вполголоса:

— Кий смог наглядно и убедительно доказать одно моё умозаключение, но я не испытываю благодарности, предпочёл бы обмануться. Канат, натянутый между животным и человеком, висит над пропастью. Идти опасно, остановиться опасно, повернуть — опасно вдвойне. Уютнее и безопаснее всего оставаться животным.

— Так говорил Заратустра, — буркнул Волков.