История испанской инквизиции. Том I - Х. Льоренте

Статья вторая

РЕЛИГИЯ КАРЛА V

I. Некоторые историки утверждали, что Карл V усвоил в уединении мнения немецких протестантов; в предсмертной болезни он исповедовался у Константина Понсе де ла Фуэнте, каноника-учителя Севильи, своего проповедника, который впоследствии был признан за определенного лютеранина. После его смерти Филипп II поручил инквизиторам расследовать это дело, и святой трибунал завладел духовным завещанием Карла для рассмотрения, не содержит ли оно чего-либо противного вере. Это обязывает меня войти в некоторые детали, которые осветят этот пункт истории.

II. Для того чтобы увериться, что распространившаяся молва о религии Карла V не более как изобретение протестантов и врагов Филиппа II, достаточно прочесть жизнеописания этого государя и его отца, составленные Грегорио Лети.[1012] Хотя этот историк пользовался для своего труда мемуарами, менее всего достоверными, он сохранил глубокое молчание относительно пункта, о котором идет речь. Он входит в большие подробности о жизни, делах, чувствах и занятиях Карла V в его уединении. Он как бы сам присутствует в монастыре Юста, и он доставляет доказательства, многочисленные и решающие, постоянной привязанности государя к католической религии и стремления к ее триумфу над лютеровой ересью. Хотя нельзя полагаться на то, что он говорит по неясным документам, касающимся бесед императора с архиепископом Каррансой (потому что об этом не было поднято вопроса в прочитанном мною процессе этого прелата), однако нельзя отрицать, что его рассказ очень точен относительно того, что он сообщает о вере, благочестии и религии монарха.

III. Ложь, что Константин Понсе де ла Фуэнте присутствовал при последних минутах Карла V как его проповедник, хотя он и исполнял эту должность в Германии; ложь, что он это делал в качестве епископа, так как он таковым вовсе не был, хотя иноземные авторы и писали об этом, но без всякого основания; наконец, ложью является утверждение, что он был Королевским духовником,[1013] потому что он никогда не руководил совестью Карла V, хотя государь постоянно смотрел на него как на самого просвещенного и уважаемого священника в своих государствах. Наконец, как мог Понсе де ла Фуэнте присутствовать при предсмертной болезни Карла V, если из истории его процесса перед инквизицией вытекает, что он находился в секретной тюрьме святого трибунала задолго до болезни императора? Так, дом Пруденте де Сандовал, епископ Туи и Памплоны (говоря о последних обстоятельствах жизни Карла V), рассказывает, что этот государь, услыхав, что Понсе в тюрьме, сказал: «Если Константин еретик, то он великий еретик». Выражение, весьма отличающееся от того, которое он произнес, узнав, что монах, брат Доминго де Гусман, был также арестован в этом городе. «Его могли заключить скорее как дурака, чем как еретика», — заметил по этому случаю император.

IV. В приписке к духовному завещанию, написанной за два дня[1014] до смерти, Карл V выражался в манере, противоположной приписываемым ему чувствам. «Когда я узнал, — писал он, — что в нескольких провинциях уже арестовали много лиц и должны были арестовать еще других по обвинению в лютеранстве, я написал принцессе, моей дочери, каким образом следовало карать виновных и залечивать зло, нанесенное ими. Я писал об этом позже также Луису Кихаде и уполномочил его действовать от моего имени в этом же деле. Хотя я убежден, что король, мой сын, принцесса, моя дочь, уже сделали и еще сделают все возможные усилия для уничтожения такого великого зла со всею суровостью и быстротой, которых требует дело, тем не менее, рассматривая свой долг по отношению к службе нашему Господу, к торжеству его веры и к сохранению его Церкви и религии христианской (для защиты которой я совершил столько тяжелых трудов, рискуя собственной жизнью, как каждый это знает), в особенности, желая внушить моему сыну, католические чувства коего я знаю, стремление подражать моему поведению, что, как надеюсь, он исполнит, зная, наконец, его добродетель и его благочестие, я прошу и советую определеннейшим образом, как могу и обязан, и — более того — приказываю как отец, в силу повиновения, которое он мне обязан оказывать, заботливо стараться, как в существенном деле, особенно ему интересном, чтобы еретики были преследуемы и наказаны со всей яростью и суровостью, которых заслуживает их преступление, и чтобы не позволялось делать исключения ни для какого виновного, невзирая на чьи-либо просьбы, ранг или сан. Чтобы мои намерения могли возыметь полное и всецелое действие, я обязываю его повсюду покровительствовать святому трибуналу инквизиции по причине множества преступлений, которые он предотвращает или карает, а также хорошо помнить, что я поручил ему делать в своем завещании для того, чтобы он исполнил свой долг государя и сделался достойным того, чтобы наш Господь упрочил благоденствие его царствования, руководил сам его делами и покровительствовал ему против врагов, к моему великому утешению».[1015]

V. Эта особенная забота Карла V для поддержания чистого учения заставила Сандовала сказать, что «заметно было, как в этом государе блещет пылкое усердие к одушевляющей его вере». Однажды, беседуя с приором Юста, некоторыми из старших братии монастыря и своим духовником об аресте Касальи и нескольких других еретиков, он сказал им: «Одно только было бы способно заставить меня покинуть монастырь, это — дела еретиков, если бы они требовали моего присутствия в другом месте; но для нескольких темных людей, каковы лица этого разряда, я не вижу в этом необходимости. Я уже повелел Хуану де Веге[1016] вести эти дела с возможной энергией, а инквизиторам — употреблять все их старания, чтобы сжечь всех еретиков, потрудившись сначала, чтобы сделать их христианами до казни, потому что я был убежден, что в будущем никто из них не будет искренним католиком по причине их склонности к догматизированию. Если бы их не приговаривали к сожжению, то совершили бы крупную ошибку, как я сам ее сделал, оставив жизнь Лютеру. В самом деле (хотя я пощадил его вследствие данного ему пропуска и обещания, полученного им от меня, когда я надеялся покончить с еретиками при помощи других средств), я признаюсь, что виноват в этом, потому что не обещал держать свое обещание ввиду того, что этот еретик оскорбил владыку более великого, чем я, — самого Бога. Итак, я мог, я даже должен был забыть мое слово и отомстить за оскорбление, нанесенное Богу.[1017] Если бы он оскорбил только меня, я верно исполнил бы то, что обещал. Я не дал ему умереть, и ересь не перестала делать успехи, между тем как я уверен, что его смерть заглушила бы ее в самом начале».

VI. «Очень опасно, — говорил еще император, — спорить с еретиками: их рассуждения так настойчивы и они представляют их с такой ловкостью, что легко могут произвести впечатление на человека; это всегда и отклоняло меня от желания послушать их соображения и мнения. В то время как я готовился напасть на ландграфа,[1018] герцога Саксонского и других протестантских князей, пришли ко мне четверо из них и сказали: „Государь, мы приходим к Вашему Величеству не врагами. Мы не намерены воевать с Вами или отказать в должном Вам повиновении, но хотим побеседовать о наших симпатиях, вследствие которых мы слывем еретиками, хотя мы и не еретики. Мы умоляем Ваше Величество соизволить разрешить нам предстать перед Вами с богословами и согласиться, чтобы они защищали нашу веру в Вашем присутствии; когда Ваше Величество нас услышит, мы обязуемся подчиниться всему, что Вам будет угодно приказать“. Я ответил им, что у меня нет познаний, необходимых для допущения их состязания передо мной, что об этих вопросах могут рассуждать только ученые и что они должны снестись по поводу их с моими богословами, которые мне дадут отчет. Дело, действительно, так и произошло. Мое образование незначительно, потому что, едва я в детстве начал изучение грамматики, как меня приставили к делам, и с этого времени мне нельзя было продолжать занятия. Если бы им удалось убедить меня своими предположениями, кто мог бы их разрушить в моем уме и открыть мне глаза? Этот повод помешал мне их выслушать, хотя они обещали, если бы я пожелал это дозволить им, пойти со всеми своими войсками против французского короля, перешедшего уже Рейн, и вторгнуться в его государства, чтобы покорить их». Император прибавил, что едва он оставил Морица[1019] с его свитой из шести всадников, как к нему присоединились два других германских князя, которые пришли от его имени и от имени некоторых других местных государей умолять выслушать их насчет верований и не считать и не называть их еретиками. Они обещали от имени всей империи обратить оружие против турок, которые продвинулись в Венгрию, и вернуться к себе домой лишь после того, как передадут в его владение Константинополь или погибнут в этой экспедиции. Карл отвечал им: «Я не добиваюсь царств, которые надо покупать такой дорогой ценой, и не желал бы на этом условии видеть себя властителем Германии, Франции, Италии и Испании. Я желаю только Иисуса Христа распятого».[1020] Император оставил их без другого ответа. Он рассказывал другие подробности в этом роде братиям монастыря, и можно думать, что он говорил искренне и что самолюбие не принимало никакого участия в этих разговорах.[1021]