Лекции по истории Древней Церкви. Том IV - Василий Болотов

Вообще чтение не вызывало полемических замечаний. С большим оживлением было прочитано знаменитое: «Agit utraque forma» в томосе Льва В. (в актах IV вселенского собора). Папские легаты при этом заметили, что здесь говорится о двух действиях, и пожелали знать, что думает об этом Макарий. Этот заметил, что слов «δύο ένέργειαι», во всяком случае, в прочитанном месте нет. — «Итак, ты думаешь, что Лев В. говорит здесь о μία ενέργεια?» возразили легаты. «Я не употребляю чисел, — ответил Макарий, — а говорю с Дионисием Ареопагитом о θεανδρική ενέργεια». — «А что ты под нею разумеешь»? спросил император. — «Я не определяю этого тоже», сказал Макарий. — Когда началось чтение актов V собора, то скоро заметили, что читается нечто сомнительное. Приступили к освидетельствованию документов, и обнаружили довольно грубый подлог монофелитов: было встав{стр. 493}лено послание Мины к Вигилию с учением об εν θέλημα; но оказалось, что три quaterniones (тетради), на которых было писано другим почерком это послание, были ненумерованные: 4-е quaternio помечено было цифрою α', 5-е цифрою β' [119]. В VІІ деянии оказались два подложных послания Вигилия: к Феодоре и Юстиниану, в которых говорилось об одном действии. Легаты сказали, что и этот документ подложный, потому что если бы Вигилий говорил об одном действии, то то же повторили бы отцы собора, которые приняли это послание Вигилия.

Когда были прочитаны деяния всех соборов, то поставлен был вопрос: какое учение заключается в них относительно спорного предмета. Отцы собора не могли признать (как утверждал Макарий), что вселенские соборы учили о едином действовании и единой воле. Тогда Макарий обещал представить патристические доказательства в защиту монофелитства, и представил два свитка; ему позволили представить еще один. Копии с документов были розданы для проверки отцам собора, а подлинные запечатаны и положены в архив. Римские легаты представили свидетельства в защиту дифелитства. Георгий, константинопольский, заявил о своем согласии с изложенным в посланиях Агафона и 125 западных отцов учением. Напротив, Макарий антиохийский наотрез отказался признать дифелитство.

Самым важным монофелитским документом на соборе было исповедание веры Макария. В нем он особенно ударял на то, что во Христе два естества сохранялись неизменно; но Бог-Слово ничего не совершал ни божеского, как Бог, ни человеческого, как человек: ου κατά Θεόν τά θεια, ουδ' αύ κατ' άνθρωπον τά ανθρώπινα», — а производил некоторое новое «богомужное» и всецело животворящее действие. Все наше спасение Он совершил Сам, хотя и через все наше естество: дух, душу и тело, ибо невозможно, чтобы в одном и том же И. Христе были одновременно два хотения {стр. 494} или взаимно противоположные, или хотя бы подобные. Плоть Его никогда не производила своего естественного движения отдельно и по собственному стремлению, но только тогда и так, когда и как хотел Бог-Слово. Патристические цитаты (Макария) говорили частию о единстве хотения Бога-Слова с Богом-Отцом, частию об ипостасном единстве Богочеловека; места, из которых следовало заключать о естественном человеческом хотении во Христе, были пропущены Макарием. Чтобы судить о характере этой патриотической аргументации, достаточно указать на то, как Макарий пользуется выражением св. Кирилла александрийского (из толкования на ев. Иоанна): «Христос чрез оба проявил единую сродную энергию — συγγενή δί άμφοΐν ενέργειαν»; поэтому Он — όμοεργής с Богом-Отцом. Эти слова значат по контексту, что Христос, хотя и вочеловечился (следовательно, в двух естествах), но производил те же действия, как и Бог-Отец (бесплотный); следовательно, это место говорит только о единосущии Сына с Отцом по Божеству. Макарий же понимал его о единстве действия в двух естествах. При рассмотрении патристических мест выяснилось, что Макарий признавал во Христе естество первого человека до грехопадения, но в этот момент не признавал естественного хотения и в Адаме.

Рассмотрение мест, указанных как Макарием, так и легатами, кончилось низложением Макария. Со стороны представителей государственной власти было заявлено желание, чтобы отцы собора дали Макарию время на размышление, — с надеждою на восстановление его по обращении. Но собор не надеялся на искреннее обращение Макария и поэтому избрал на место его Феофана. Но после собора Макарий с учеником Стефаном отправился в Рим для объяснения с папою.

Покончив с догматическим вопросом, отцы собора приступили к рассуждениям о прежних епископах. Софроний был признан вполне православным; Сергий, Феодор фаранский, Кир, Пирр, Павел и Петр преданы анафеме. Но к этому ряду по достоинству отцы причислили и Гонория римского (13 заседание 28 марта 681 г.), и его писания, в подлинности которых убедились и сами легаты, как и произведения Сергия и Кира, признаны вполне чуждыми апостольским догматам и учению св. отцов и соборов и согласными с учениями еретиков. Римские легаты безмолвно вы{стр. 495}слушали и подписали анафему на Гонория. Нужно думать, что папа дал им на этот счет секретную инструкцию; ибо хотя в посланиях с запада и стояли традиционные фразы о неизменном православии римских первосвященников, но, конечно, заранее видели, что дело Гонория не чисто и без анафемы на него не кончится.

Таков основной ход дел на соборе. В этот главный поток вплетаются некоторые эпизоды. 1) Первый эпизод имел место 7 марта 681 г. на 8 заседании. Феодор, епископ мелисинский, при подаче суждений о послании папы Агафона заявил о себе, что он χωρικός (человек простой, деревенский) и говорить хорошо не умеет, и просил позволения письменно подать свое мнение. Он исповедывал, что во Христе одна ипостась и два естества, а что касается воли, то этот вопрос не был решен у отцов, и решать его не следует, чтобы не выходить за пределы вечные, положенные отцами; поэтому никого пусть не подвергают осуждению из-за этого вопроса, кроме осужденных уже еретиков. Таким образом, мелитинский епископ становился на точку зрения типоса. Но вскоре выяснилось, что он просто служил ширмою для других лиц, стоявших за ним, Петра никомидийского и Соломона кланейского, которые, впрочем, по обнаружении дела, подали православные изложения.

2) 9 августа 681 г. (16 заседание) выступил с предложением среднего пути, который должен был удовлетворять всех и привести к миру, пресвитер анамийский (Сирия II) Константин. Сам не особенно сильный в богословии, он положился на компетенцию Макария антиохийского, от которого слышал, что во Христе одна воля. Константин написал какое-то сирийское изложение веры, в котором высказал, «что дал ему Бог», и просил перевести это изложение на греческий язык. Но так как он сам все же говорил и по-гречески, то отцы собора предложили ему объясниться словесно.

Воззрение Константина состояло в следующем. а) Он, согласно с Халкидонским собором, исповедует во Христе одну ипостась и два естества, б) Признаваясь прямо, что «μία ύπόστασις» ему непонятна, он уясняет себе этот термин тем, что признает в Боге-Слове одну волю, одну и после воплощения, ибо Отец, Сын и Св. Дух — одна воля, в) В двух естествах он признает и два свойства, и если дей{стр. 496}ствие есть то же, что свойство, то согласен признать и два действия во Христе, — Так как в пункте (б) скрывалось внутреннее противоречие — Константин α) «волю» рассматривал, как показатель ипостаси; β) но признавая во Христе с единою ипостасью Бога-Слова и единую волю, это единство воли в то же время мотивировал тем, что в Св. Троице одно существо = естество, — то отцы собора спросили: единая воля во Христе принадлежит Его божескому естеству, или человеческому? — г) «Божеству», ответил Константин. — А человеческое естество Христа имело волю или нет? — д) «Да, оно имело от чрева матери и до креста естественную волю, но эту естественную волю я признаю свойством». — Как так «до креста?» a разве после креста Христос оставил человеческое естество? — е) «При Нем не осталось человеческой воли, а осталась она с плотию и кровию, потому что Он не имеет нужды ни есть, ни пить, ни спать, ни ходить». — Так как Константин признавал во Христе одну ипостасную волю (б) и одну естественную (д), то его пригласили объяснить, каким образом во Христе все-таки одна воля. Константин ответил, что ж) «естественную волю Христос оставил и совлек с Себя вместе с плотию и кровию». Выяснилось, таким образом, что Константин крайне смутно и неправильно понимает самое единение двух естеств во Христе. Собор предал Константина анафеме, как нового Аполлинария и манихея.

Константин в отличие от других монофелитов готов был признать во Христе два действия; но в учении о воле стоял на шаткой почве различия между «θέλησις υποστατική» и «θελησις φυσική», и естественно запутался, рассматривая волю и как показатель ипостаси, и как показатель естества = как свойство. Но в его воззрении заметно проступают особенности человека, мыслящего по-сирски и не совсем хорошо усвоившего греческий язык. Понятие «φύσις» сирийцы передают словом kjônô; для понятия «πρόσωπον — ύπόστασις» у них есть два термина, — иностранное parsôpô = πρόσωπον, и сирийское qnûmô. Это последнее превосходно выражает момент самосознания личности, и обыкновенно заменяет местоимения: сам, себя (он сказал себе la-qnûme-h; энергичное «sibimet ipsi» у Афраата выражено la-qnûmô d-nafse-h = τή ύποστάσει ψυχής αύτού); но {стр. 497} вместе с тем его содержание становится очень широким, неопределенно общим, как самое понятие «?». И Константин пришел к мысли — уяснить для себя это понятие на частном психическом факте, как «воля». — От понятия «ίδιότης» природный сириец весьма легко переходит к понятию «ενέργεια» уже потому, что первое («свойство, качество») в сирийской речи весьма часто передается словом ma‘bdonuto, которое происходит от глагола operare, и значит собственно ενέργεια. Самое странное в воззрения Константина — это мысль, что Христос по воскресении сложил с Себя естественную человеческую волю. Но этим заблуждением Константин подчеркивал обычный недочет в тогдашней богословской и полемической литературе: манеру — истинное и человеческое естество во Христе, доказывать ссылками на обнаружения Его человеческого тела и оставлять без должного раскрытия проявления Его человеческой разумной души. Так как обнаружения телесного организма во Христе имели место во время земной жизни, то при представлении о прославленном состоянии человечества во Христе Константин остался без руководства.