Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

– Что ж, почнем, Евстратовна.

Дуняха запела, а Марьюшка потянулась за ней, как ручеек тоненький, выговаривая слова:

Баю, баю, баю…Ванюшку качаю!Сон со дремойВ сенцах ходит,Ходит, бродит.В темных рыщет,Ваню ищет:Где б его найтить,Там и усыпить…Баю, баю, баю –Ванюшку качаю!

Марьюшка улыбнулась и, прервав вдруг пение, молвила весело:

– Яз, Иване, ежели сын будет, хочу его Иваном, по тобе, назвать. Евстратовна сказывает, что песню сию ране тобе пели.

Голубые глаза ее засверкали яркими радостными искрами, и, схватив за руку сидящего рядом мужа, она заговорила быстро и взволнованно:

– Дивно сие все, Иване! Дивно! Не было вот ничего, и вот он живет во мне. Ворочается он, толкается. Потом родится, закричит, заплачет, сосать будет, смеяться.

Иван задумался и, обняв Марьюшку, сам заговорил, размышляя вслух:

– Да, чудо сие непонятное мне. Не было его, а есть уж и будет. Увидит свет Божий глазами, услышит ушми, пойдет, заговорит, станет, как мы.

– А что о сем гадать-то, – вмешалась Дуняха, – Господом Богом уж так установлено. Споем лучше твоему Ванюшке. Ну, зачинаю я, княгинюшка:

Баю, баю, баю…Ванюшку качаю…

За две недели до нового года, февраля пятнадцатого, служил сам митрополит Иона обедню в соборе у Михаила-архангела.

Окончив служение, владыка Иона, не снимая облачения церковного, взошел на амвон и, обратясь к молящимся, возгласил:

– Ныне, в лето шесть тысяч девятьсот шестьдесят пятое,[157] февраля в пятнадцатый день, в среду на Федоровой седьмице, егда начаша часы пети, родился великому князю Ивану Васильевичу – Божию милостию – сын, дороден и здоров, и наречен бысть Иван. – Владыко истово перекрестился и продолжал: – Возблагодарим же Господа Исуса Христа, его Пречистую Матерь и всех святых угодников московских за милость сию и помолимся о здравии младенца Иоанна и родителей его.

Митрополит медленно обратился лицом к алтарю и торжественно начал молебен.

Глава 4

Знамения грозные

В тысячу четыреста пятьдесят девятом году Пасха пришлась в самое Благовещение, в третью встречу весны, когда птиц из клеток на волю пускают.

Хорошо и весело кончалась зима, но по всему стольному граду, по всем улицам, уличкам и переулочкам мрачно ползли от келий монастырских, от старцев и стариц, от клиров приходских церквей темные, непонятные словеса и предсказания. Тревожные толки и слухи волновали народ по случаю совпадения двух праздников, слухи о зловещих числах Пасхалии, о кругах солнца и луны, о втором пришествии Христа, о Страшном суде и конце мира.

На третий день Пасхи по просьбе Марьи Ярославны приехал к ней на обед престарелый духовник Василия Васильевича, отец Александр, бывший уже на покое, и привез с собой пасхалию.

После трапезы отец Александр, отодвигая от себя на длину руки старую пергаментную книгу, отыскал с большим напряжением зрения то место в пасхалии, где написано о нынешнем годе.

– Вот, вот словеса сии, – заговорил он дрожащим голосом и стал читать: – «Братья! Зде страх, зде беда великая и скорбь, якоже в Распятии Христове сей круг солнцу бысть двадцать третьего, луны тринадцатого, сие лето на конци явися, в онь же чаем пришествие Христа…» – Преодолев волнение свое и сотворив крестное знамение, отец Александр продолжал с усилием разбирать Писание: – «О владыко, умножися беззакония наша на земли. Пощади ны, владыко, исполни небо и землю славы своея…»

Голос отца Александра задрожал и оборвался на миг от страха и трепета. Он протянул книгу Федору Курицыну:

– Читай дале, Федор Василич, читай дале! Худо ныне мое зрение, и аз зело устрашен от пророчеств сих…

Курицын, обменявшись с Иваном понимающими взглядами, взял громоздкую толстую книгу в кожаном переплете и стал читать дальше.

– «Братия, разумейте сие: Господь Бог не хощет смерти грешников, ожидая покаяния, – прочитал Курицын и, взглянув на Ивана, с нарочитым упором закончил: – Рече Господь: не весте дни и часа, в онь же Сын человеческий приидет…»

Иван усмехнулся, но, видя слезы в глазах матери и своей Марьюшки, сказал спокойно:

– Не ведаю яз, пошто вы все так ометежены и в слезах?

– Светопреставление приходит, – сокрушенно выдохнул отец Александр, – господь Бог наш и царь небесный придет снова на землю судить живых и мертвых.

– Иване, – отерев глаза, строго сказала Марья Ярославна, – не искушай Господа, читай словеса его.

– Матунька, – живо отозвался Иван, – вельми строго и грозно блюду слова Господни. Токмо яз не разумею страха вашего…

Обратясь к отцу Александру, он спросил:

– Истинно самим Господом сказано, что не ведает никто дня и часа, егда приидет Исус Христос судити нас?..

– «Не весте дни и часа, в онь же Сын человеческий приидет», – с убеждением повторил текст Писания престарелый духовник великого князя.

– Тако и яз мыслю, – спокойно подтвердил Иван, – а посему за сей год нет у меня страху. Верую яз словам Божиим, но как же можно исчислить, гадая по кругам солнца и луны, уразуметь то, что Господь Сам захотел схоронить от нас? Пошто же волю Господню всуе без разума искушать?

– Истинно так, – живо вступил в разговор Курицын. – Истинно так яз разумею то, что здесь написано.

Он быстро подвинул к собе книгу и прочел снова:

– «Господь Бог не хощет смерти грешников, ожидая покаяния». Сии слова волю Божию изъявляют, дабы мы, не ведая дни и часу, всегда к смерти готовы были, каялись и греха боялись, ибо не ведаем для суда Божия дни и часы…

Марья Ярославна облегченно вздохнула и сказала:

– А ведь и впрямь! Не затем Господь тайны творит, дабы всяк их открыть мог.

Успокоился и отец Александр и, перекрестясь, добавил:

– Покойна государыня Софья Витовтовна такое же сему толкование дала бы.

Но больше всех обрадовалась Марьюшка, переполненная вся материнским счастьем. Она сразу ожила и просияла и, забыв все на свете, не слушая, что говорят дальше о Страшном суде и конце мира, воскликнула:

– С утра еще хочу показать вам! У нашего Ванюшеньки уже десятый зубок прорезался сверху. Сей часец принесу сыночка-то моего, покажу!..

За ранней Пасхой и весна пришла ранняя – апреля девятого снег сошел, и не только все пригорки, но и луга кругом зазеленели, и всякие цветы расцветать начали. С каждым днем все теплей и светлей становится, и живет Иван какой-то особой радостью, ни о чем не думая.

Сидя вот на пристенной скамье, дремлет он после трапезы. В покоях жарко натоплено – Марьюшка с Евстратовной собираются купать Ванюшеньку.

Сквозь дрему Иван чует тепло и будто чье-то влажное дыхание, пахнет мокрым разогретым деревом. Приоткрыв глаза, он видит, как Евстратовна среди клубов пара старательно моет кипятком деревянное корыто, скручивает и выжимает потом какие-то горячие тряпки. Ближе к нему сидит Марьюшка, качая Ванюшеньку и чуть слышно приговаривая:

– Купать будем Ванюшеньку, маленького нашего…

Сладостный туман окутывает мысли Ивана, и глаза невольно закрываются, но в дреме какие-то думы сами собой идут к нему, плывут, как сны – непонятные и в то же время как-то понятные ему. Мнится ему, словно вот стеной живой отец и мать заслоняют его от тьмы кромешной и холода смертного, а Марьюшка сладостной негой и радостью бьется, как сердце, в самой груди его, и бежит вдаль от них ручейком весенним бесценный их Ванюшенька, истинно ручеек в жизнь вечную…

– Иване, Иване, – слышит он нежный голос, – да проснись же, Иване, поцелуй Ванюшеньку-то… Купать его сей часец будем…

Иван чувствует у своего лица маленькие тепленькие пальчики, шевелятся они и путаются в его бороде. Очнувшись совсем от дремоты, он с нежностью целует ручонки и ножонки, словно перетянутые ниточками, и бормочет, сам не зная, откуда приходят эти глупые, но ласковые слова:

– Медунчик мой, теплышка моя, голубеночек маленькой…

Марьюшка громко смеется, стараясь отнять у отца ребенка.

– Что же вы дитем, как куклой, играете! – рассердилась Евстратовна. – Отдай, государь, вода-то стынет в корыте…

Ловко выхватив ребенка, Евстратовна посадила в корыто Ванюшенку и стала с ладони поливать его теплой водой, приговаривая ласково:

– С гор водичка-вода, Ванюшеньки – хвороба…

Жарко в покое, а от кипятка и корыта баней пахнет…

Кто-то торопливо и тревожно постучал в дверь. Вошел Данила Константинович, молодой дворецкий.

– Будьте здравы, государь и государыня! – сказал он глухо.

– Что? – тревожно вскинув глаза, спросил Иван.

– Старый государь на думу кличет. Вестники с Оки пригнали. Татары идут…

Марьюшка побледнела, но Иван подошел к ней, обнял и, поцеловав, молвил:

– Не бойся, отгоним.