Вирикониум - Майкл Джон Харрисон

самого горизонта, не перегороженная ничем. Ветер принес слабый запах — так пахнет от выгребных ям в сырую погоду. Пятна света ползали по равнине, и она казалась дном гигантской жестянки, наполненной дождевой водой, а города больше не было видно, сколько ни вглядывайся. Отсюда равнину покрывал слой чего-то рыхлого, наподобие пепла. Стоило сделать шаг — и пепел поднимался, открывая миллионы ржавых обломков машин, похожих на детали часового механизма. Скоро клубы пепла стали плотными и серыми, как тучи. Вера перестала понимать, где заканчивается одно и начинается другое.

Рис бодро шагал вперед. Он заставлял карлика рассказывать о пустынях, которые тот посетил. Насколько они велики? Каких животных он там видел? С минуту он слушал акробата, потом с довольным видом сообщал: «Думаю, нигде не было такого мороза, как здесь» или: «Я слышал, на юге вы обзавелись ленивцем-альбиносом». Потом остановился поднять что-то похожее на очень длинный тонкий побег, с удивительным изяществом обмотавшийся вокруг самого себя. Должно быть, это были останки какой-то огромной, но хрупкой стрекозы.

— Как думаете, что это может быть? По вашему опыту? Карлик, который этой ночью толком не выспался, ничего не ответил.

— Я бы мог идти так целую вечность! — воскликнул Рис, подбрасывая стрекозу в воздух. Но позже он, похоже, снова почувствовал усталость и начал жаловаться, что они идут целый день, а ради чего — непонятно.

— Как вы это объясняете? — спросил он, в упор глядя на карлика.

— Меня сейчас только одно волнует, — буркнул тот. — Где бы отлить.

Он отошел в сторону и, удовлетворенно пыхтя, пустил толстую желтую струю.

— Ф-ф-фу!

Вернувшись, он потыкал пепел носком ботинка и сообщил:

— Радует меня это. Только полюбуйся. Можно хоть весь день поливать, и никто тебе слова не скажет… Ого, думаю, там уже что-то выросло! Карлики более плодовиты, чем обычные люди.

Этой ночью Рис снова проснулся, перекатился набок, обхватил руками согнутые коленки и с неопределенным выражением лица уставился на Веру Гиллера. Потом, поняв, что смотрит сквозь нее — а может быть, и от порыва ветра, который дунул ему в спину, — вздрогнул и снова закрыл глаза.

— Когда я первый раз тебя увидела, тебе рассекли щеку, — обратилась Вера к Эгону. — Помнишь? Потек крови… и на конце — одна прекрасная капля, готовая вот-вот упасть.

— И тебя это зацепило, верно?

Балерина уставилась на него.

Молодой человек отвернулся и начал раздраженно разглядывать Пустырь. Они шли уже три дня, а то и четыре. Эгону это нравилось. Он засыпал усталым, а просыпался бодрым и полным сил. Но сейчас его охватило разочарование. Ничего не происходило. Карлик, похоже, не мог толком объяснить, что они ищут. Иногда Рису казалось, что он замечает что-то краем глаза, но оно двигалось слишком быстро, исчезало, словно скрываясь за углом невидимого здания… Это не могло быть насекомое — скорее призрак или иллюзия, предваряющая чье-то появление. Поначалу Эгона это раздражало, но теперь… пусть хоть так, чем никак.

— Я повредила колено, когда танцевала Феклу в «Баттенбергском пироге». Там такая сложная цепочка шагов — даже Лимпэни ничего сложнее не смог бы придумать. После них ноги просто деревянные. Это было настоящее мучение — спуститься по лестнице, чтобы помочь тебе…

Рис присвистнул.

— Держите меня!

— Я та саранча, что привела тебя сюда, — внезапно призналась Вера.

Она попятилась и встала на слежавшийся пепел.

Раз-два-три, раз-два-три… Она повторяла все те убогие, ломкие прыжки и повороты, которые проделывала танцовщица в «Аллотропном кабаре». Она подражала ее боли и усталости. Носки ее пуантов сухо, чуть слышно чиркали по земле.

— Я саранча, которую ты хотел здесь увидеть. В конце концов, я делаю то же самое, что она.

Рис настороженно переводил взгляд с нее на карлика и обратно. Ленты потертого красного шелка на его рукаве трепетали на ветру.

— Я имел в виду настоящее насекомое, — пробормотал он. — ты знала это еще до того, как мы сюда отправились.

— Не повезло, — согласился Дай-Ротик.

Рис стиснул его запястье. На этот раз карлик не сопротивлялся. Он стоял, покорный, точно маленькое животное.

— Может, время года неподходящее?

В нем как будто что-то было — и исчезло. Рис пристально глядел на маленького акробата сверху вниз, разглядывал морщинистое личико, словно пытался вспомнить, кто это такой. Потом он осторожно уложил карлика на пепел и опустился над ним на колени. Он ошарашенно проводил кончиками пальцев сначала по одной щеке, гладко выбритой, точно полированной, по нижней челюсти. Казалось, он собирался что-то сказать… но вместо этого его рука сделала быстрое, змеиное движение, и в ней щелчком раскрылась бритва. Свет блеснул на голом изогнутом лезвии. Карлик посмотрел на нее и кивнул.

— Я в жизни не был в пустыне, — признался он. — Я затеял это ради Веры. Добавил немного экзотики…

Несколько секунд он размышлял над собственными словами.

— Подумай, как я мог ей отказать? Она — величайшая в мире балерина.

— А ты — величайший в мире клоун, — отозвался Рис. Он мягко прижал бритву плашмя к щеке карлика, точно под глазом, где под кожей проступала синеватая сетка вен. — Я всему этому поверил.

Голубые глаза маленького акробата казались фарфоровыми.

— Постой, — попросил он. — Смотри!

Вера, которая оставила попытки изобразить саранчу — или танцовщицу из «Кабаре», — встала на пуанты и вышагивала по пеплу, все более и более усложняя движения. И вот она уже казалась лентой, оторвавшейся от рукава Риса… В театре «Проспект» говорили, что это для нее как разрядка — проделывать одно за другим самые сложные па, всевозможные allegro[18] и batterie,[19] немыслимо переплетая их, а потом, совершенно неожиданно, взлетать в широком прыжке с разворотом, который балеринам запрещали исполнять вот уже более ста лет. Танцуя, она словно сшивала Пустырь с небом. Горизонт, вечно неуверенный в собственном существовании, таял. Осталась только Вера, снова и снова пересекающая пространство, границы которого становились все более смутными. Губы карлика тронула улыбка, жирной ручкой он отодвинул бритву и воскликнул:

— Она летит!

— Это тебе не поможет, ублюдок, — процедил Эгон Рис.

Он сделал широкое движение, словно сметал что-то — именно таким движением неделю назад он рассек бритвой кость и хрящ точно над ключицами Тони Ингардена.

Это был хороший удар. Все шло к тому, что Рис позволит лезвию свободно упасть, пройдя сквозь горло карлика…

И тут бритва замерла в воздухе.

Перебросив ее из руки в руку, Эгон расхохотался. Карлик недоуменно вытаращился на него.

— Ха! — крикнул Рис.

Внезапно он развернулся на одной ноге, словно услышал, как сзади приближается еще один противник. И метнулся в сторону, рассекая