Патрик Кензи - Деннис Лихэйн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он вздохнул.
— Как-то в детстве на меня напал целый рой пчел. Я гулял по берегу озера, и, откуда ни возьмись, как мираж, меня окружила, облепила огромная черно-желтая туча. Сквозь нее я с трудом видел свет, на помощь мне ринулись родители и кое-кто из соседей, но мне хотелось сказать им, что все в порядке. Мне было хорошо. Но тут пчелы стали жалить. Тысячи иголок впивались в мою плоть и высасывали мою кровь, а боль была такой всеобъемлющей, что доставляла наслаждение. — Он посмотрел на меня, и капля пота скатилась с носа на подбородок. — Мне было всего одиннадцать, и я пережил свой первый оргазм прямо там, в своем купальном костюме, когда тысячи пчел пили мою кровь.
Лиф нахмурился и облокотился о стену.
— В последний раз это были осы, — сказал Долквист.
— Это были пчелы.
— Вы говорили осы, Алек.
— Я говорил пчелы, — кротко сказал Алек и повернулся ко мне. — Вас когда-нибудь жалили?
Я пожал плечами.
— Возможно, раз или два в детстве. Точно не помню.
На несколько минут воцарилась тишина. Алек Хардимен сидел напротив и разглядывал меня с таким видом, будто пытался представить себе, как бы я выглядел, разрубленный на части и разложенный на белоснежном фарфоре в обрамлении вилок, ножей и прочих столовых приборов.
Я оглянулся в полной уверенности, что Алек не станет отвечать на вопросы, которые меня сейчас интересуют.
Когда он заговорил, казалось, его губы совсем не двигались, и восстановить этот момент я смог только потом, по памяти.
— Не могли бы вы поправить мне очки, Патрик?
Я взглянул на Лифа, но он только пожал плечами. Я наклонился и быстрым движением отправил очки к глазам Алека. Но этого мига хватило, чтобы он прижал свои ноздри к узкой полоске моей обнаженной кожи между перчаткой и манжетом. Нюхал он громко и смачно.
Я убрал руку.
— У вас был секс сегодня утром, Патрик?
Я ничего не ответил.
— Ваша рука пахнет сексом, — сказал он.
Лиф отошел от стены на достаточное расстояние, чтобы я смог на его лице прочитать предупреждение.
— Хочу, чтобы вы кое-что поняли, — сказал Хардимен. — Вы должны знать: перед вами проблема выбора. Можете сделать правильный, а можете ложный, но выбор вам будет предоставлен. И еще: не все, кого вы любите, выживут.
Мне показалось, что мои гортань и язык посыпаны песком, и я никак не мог выжать из себя хоть немного слюны, чтобы смочить их.
— Сын Дайандры Уоррен погиб потому, что она вас посадила. Насчет этого я знаю. А что другие жертвы?
Он стал что-то напевать себе под нос, поначалу довольно тихо, так что я не мог разобрать мелодию, пока он не опустил голову, подбавив громкости.
— Зовите клоунов скорей…
— Так как с другими жертвами? — повторил я. — Почему они погибли, Алек?
— Разве это не рай земной… — пел он.
— Вы вызвали меня сюда по какой-то причине, — сказал я.
— Ты, конечно, согласен со мной…
— Почему они умерли, Алек? — спросил я.
— Если кто-то все плачет и ноет… — Голос Алека был высоким и тонким. — Если кто-то страдает от боли…
— Заключенный Хардимен…
— Зовите клоунов скорей…
Я посмотрел на Долквиста, затем на Лифа.
Хардимен помахал мне пальцем.
— Не волнуйтесь, — пел он, — они уже здесь.
И он рассмеялся. Смех его был резким, голосовые связки сильно напряжены, рот широко открыт, плевки разлетались по всем углам, а глаза округлялись все больше, когда останавливались на мне. Весь воздух в камере, казалось, уходит в рот Хардимена и будет наполнять его легкие до тех пор, пока не надует тело, как шар, нам же не останется ничего другого, как задохнуться в безвоздушном пространстве.
Затем его рот, наконец, захлопнулся, глаза потускнели, и он снова выглядел вежливым и рассудительным, как провинциальная библиотекарша.
— Зачем вы меня вызвали сюда, Алек?
— Вы все-таки прилизали свой чубчик, Патрик.
— Что?
Хардимен, повернувшись, обратился к Лифу.
— У Патрика в детстве был дурацкий чубчик, ну, такой вихор, вот здесь, ближе к затылку. Он у него торчал, как сломанный палец.
Я едва сдержал желание протянуть руку к голове и пригладить вихор, которого у меня не было уже много лет. Внезапно я почувствовал холод в желудке и непонятную слабость.
— Зачем вы вызвали меня сюда? У вас была возможность поговорить с доброй тысячей полицейских, с таким же количеством федералов, но…
— Если я заявлю, что моя кровь отравлена, и не кем-нибудь, а правительством, или что альфа-лучи из других галактик наделяют меня особыми способностями, или что я был насильно превращен в гомосексуалиста собственной матерью, — что вы скажете на это?
— Я не знаю, что вам сказать.
— Разумеется, нет. Потому что вам ничего не известно, и потом все это неправда, но даже если бы было правдой, все это не имеет отношения к делу. Что, если я скажу вам, что я бог?
— Который?
— Единственный.
— Я бы удивился, почему бог запер себя самого в стенах тюрьмы и почему не сотворит чудо и не выдворит себя отсюда.
Он улыбнулся.
— Очень хорошо. Немного поверхностно, но таков ваш характер.
— А каков ваш?
— Мой характер?
Я кивнул.
Он посмотрел на Лифа.
— Что, у нас на этой неделе снова жареные цыплята?
— В пятницу, — ответил Лиф.
Хардимен кивнул:
— Хорошо. Люблю жареных цыплят. Патрик, приятно было встретиться. Забегайте еще.
Лиф посмотрел на меня и пожал плечами.
— Конец свидания.
Я сказал:
— Погодите.
Хардимен рассмеялся.
— Свидание окончено, Патрик.
Первым встал Долквист, через минуту я.
— Доктор Долквист, — сказал Хардимен, — передайте от меня привет королеве Джудит.
Долквист направился к выходу.
Я пошел вслед за ним, рассматривая тюремные решетки и чувствуя, как они хватают и держат меня, лишая возможности вновь увидеть внешний мир, запирая меня здесь вместе с Хардименом.
Лиф подошел к выходу и достал ключ. Все мы втроем стояли спиной к Хардимену.
И тут он прошептал:
— Ваш отец был одним из тех пчел.
Я повернулся, но он уже смотрел на меня невозмутимо и безучастно.
— Что это было?
Он кивнул и закрыл глаза, барабаня кончиками пальцев скованных рук по столу. Когда он заговорил, его голос, казалось, исходил откуда-то из углов, из потолка комнаты, от решеток — одним словом, откуда угодно, только не из его рта.
— Я сказал: «Изувечьте их, Патрик. Убейте всех до одного».
Он поджал губы, мы постояли в ожидании, но тщетно. Минута прошла в полной тишине,
