Солнечный свет - Робин Маккинли

– С твоими руками все в порядке, – сказал он. – Отравляет не прикосновение зла, а мысли о нем. Избавься от этих мыслей – и ты избавишься от зла.

Вампир учил меня жить, учил различать добро и зло! Хотелось засмеяться. Но вся проблема была в том, что он был не прав. Если бы он был прав – тогда бы я засмеялась.

– Мои руки чувствуют – они изменились. Я это чувствую. Они… они уже не принадлежат мне. Только с виду мои. Я чувствую, что они могли превратиться – нет, превратились – в зло.

– Зло, исходящее от Бо, породило в твоем сознании очень темные мысли.

– Мне казалось, будто я разбилась на осколки. И не уверена, что не разбилась. Мои руки – это два осколка меня.

Два уцелевших осколка. Секунда молчания.

– Да, – сказал Кон.

– Откуда ты знаешь? – шепотом спросила я.

Я ждала, что он бросит мои руки и отстранится. Жалобное хныканье в моем голосе было противно мне самой до скрежета зубовного. А он был сейчас со мной только потому, что солнце мешало ему уйти до заката.

Он не отстранился. Он сказал:

– Я вижу это по твоим глазам.

Это было так неожиданно, что я разинула рот.

– Что?

– Нет. Я не умею читать мысли. Но умею читать страхи. Мы специалисты в этой области. А ты смотришь мне в глаза так, как ни один человек еще не смотрел.

Я попыталась не смотреть на него. Мои страхи? Полная «Война и мир». Все пятьдесят с лишним томов серии «Кровавой науки». Все глобонет-сайты по теме. В меньшем объеме мои обширные и разнообразные страхи не уместились бы. Наверно, Кон владеет навыками скорочтения.

Тут он отпустил мои руки, но только для того, чтобы взять за подбородок:

– Посмотри на меня.

Я позволила ему приподнять свою голову. Впрочем, он ведь вампир – захочет, с легкостью сломает мне шею. Но ему это было не нужно.

– Ты боишься далеко не всего, – сказал он.

– Почти, – сказала я. – Я боюсь тебя. И я боюсь себя.

– Да, – ответил он.

Как ни странно, это «да» меня утешило. Я и впрямь слишком долго общалась с вампирами. С этим вампиром.

Я вспомнила, как стояла посреди кухни в потоке солнечного света, наутро после моего возвращения с озера. В тот момент я осознала, что у меня есть шанс излечиться, как бы там ни было.

Осколки былого душевного равновесия – а может, и душевного здоровья – понемножку начали прорастать тоненькими щупальцами; они тянулись через зияющие провалы, нащупывая родственные осколки, причем без моего ведома. Когда разведочные щупальца встречались, они начинали сплетаться в нити потолще, связываться ровными рядами…

Наверно, первые узелки я завязала, соглашаясь освободиться от смирительной рубашки и беря тем самым ответственность за свое поведение.

Нет: первые узелки были завязаны в первое утро, после того, как Кон привел меня домой от озера.

Мне предстояло получить еще много новых шрамов, и посему текстура завершенного вязания должна была измениться. Она уже менялась. Она становилась рыхлее, в ней возникали воздушные петли. Я так и не научилась вязать. Мне не дается равномерность и единообразие. Даже булочки с корицей у меня выходят не похожие друг на друга. Если к моей внутренней структуре добавится еще несколько диковинных контуров, я с этим, пожалуй, смогу справиться.

Может быть, мой спинной мозг просто отказывался принимать всю ту дрянь, что сплавлял ему головной. Заткнись и продолжай собирать мозаику. Если нет верного кусочка ставь какой попадется.

Я сделала шаг назад, не отворачиваясь, по-прежнему глядя в глаза Кону, но так, чтобы на меня падал солнечный свет.

Какая-то мысль упорно карабкалась вверх из мутного омута, и я наконец уловила ее: если добро собирается одержать победу над злом, оно – добро – должно быть в своем уме!

Что-что? Вы это серьезно? Дайте мне хоть отдышаться. А я уж готова бичевать себя за то, что все еще не продолжаю битву на стороне сил… ну, сил добра, пусть даже весьма странного добра. Похоже на того чокнутого англосакса с квадратной челюстью и сверкающим мечом, которому хирургическим путем удалили рудиментарные остатки чувства юмора задолго до того, как приняли наконец в школу героев.

С этим у меня проблем не было, даже при отсутствии квадратной челюсти и меча. Потому что я, вне всяких сомнений, против зла. Вне всяких сомнений. Хотя и в моем собственном хилом, кривом варианте. И я знаю, о чем говорю, потому что я уже встретилась со злом. Именно в этом нее дело.

Я прикоснулась к нему.

И всю свою жизнь я должна буду помнить о том, что я к нему прикоснулась. Что эти руки схватили, вырвали…

Но мы, борцы со злом, должны быть в своем уме. Пусть и дырявом, да своем. Послушай, Светлячок: Бо больше нет. Последнее слово не будет за ним.

Надеюсь.

По крайней мере, пока длится это утро.

– Я хочу принять ванну. Кинем жребий, кто идет первым.

На столе сразу за балконом как раз стояла вазочка с мелочью.

– Жребий? – Ох, эти вампиры. Все-то им объяснять надо.

Я выиграла. Мне было почти стыдно. Я мысленно пообещала принять только одну ванну, и по-быстрому. Когда и отмывала ладони, мои руки по крайней мере казались моими руками. Может быть, помогло прикосновение к лепесткам роз: чтобы залезть в ванну, надо было сначала убрать оттуда все цветы.

На моей груди не было раны. Сначала я в это даже не поверила. Я продолжала тереть мылом свой перед от горла до пояса, как будто могла каким-то образом пропустить ее. Но ее не было. Только шрам. Казалось, он стал немного шире и заметнее, чем в тот раз, когда Кон впервые закрыл рану. Но это был только шрам.

Но цепочки тоже не было – вместо нее появился новый Шрам, выше предыдущего, в форме цепи, огибающей шею. Вместе они напоминали какую-то руну, но прочесть ее я не могла.

И никаких признаков световой сети, как бы сильно я ни скребла.

…Что я там говорила насчет продолжения битвы на стороне сил добра? Кажется, в то безумное мгновение на меня подействовало сказанное Коном что-то утешительное? Да ведь то, что вампир произнес нечто утешительное, уже указывало на полное безумие, а вовсе не на возвращение рассудка и надежды!

Меньше всего на свете мне сейчас хотелось продолжать делать то, чем я занималась последние пять месяцев и что прошлой ночью завершила кульминацией.

Особенно если это означало нести на себе груз памяти о содеянном. И если продолжение этого крестового похода означало увеличение этого груза.

Но Пат сказал, что нам осталось меньше ста лет. Людям. Нет, не людям. Всем, кто на этой стороне. И нас слишком мало.

В этом была явная ирония: если я не выброшу свою тяжелую волшебную палочку и вздумаю магодельничать и далее, то вполне могу увидеть, что же там стрясется лет через сто.