«Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1 - Александр Мартынов

Мне оставалось внимательно, но, конечно, быстро прочитывать эти справки, уловлять их значимость и класть соответствующие резолюции, которые, с одной стороны, могли весьма неприятным образом сразу изменить жизненные навыки какого-нибудь неблагонадёжного, а с другой — в случае чего — сильно изменить и моё служебное положение.

Я, конечно, понимал, что каждая моя резолюция, если что, Боже упаси, случится при Высочайшем проезде и при этом в какой-то мере будет так или иначе замешан упоминаемый в справке поднадзорный, может грозить мне громадными неприятностями. Само собой напрашивалась определённая тенденция к более суровым резолюциям.

Однако чувство долга, не позволявшее мне переходить черту «административного восторга», и понимание политического момента, не допускавшего каких-либо подпольных приготовлений опасного характера, руководили мной и умеряли мои резолюции. Я не помню ни одного «предупредительного» ареста за то время или других предупредительных мер, которые могли бы повлиять на службу или положение поднадзорных или неблагонадёжных.

Этим моим положительным утверждением я надеюсь рассеять туман лжи и клеветы, обычно появлявшийся в нашей «освободительной» прессе и направленный на то, чтобы внедрить в российском обывателе представление о якобы бесчисленных арестах и высылках из столицы.

Были порою курьёзные положения. Например, читаю справку на анархиста, занесённого в списки Московского охранного отделения что-то около тридцати лет тому назад и ныне, в 1912 году, в возрасте шестидесяти пяти лет служащего на Александровской (Брестской) железной дороге. Дорога идёт в направлении Бородина! Несомненно, что весь анархизм выветрился у этого старикана за прошедшие 30–40 лет спокойной службы на железной дороге. Однако если отнестись к делу формально, то как же оставлять, «не принимая мер», анархиста на той линии железной дороги, по которой проследует Высочайший поезд? И если, допустим на минуту, что-то непредвиденное случится на этой железной дороге как раз во время проезда и начнётся затем расследование мер, принятых в связи с Высочайшим проездом, окажется, к общему негодованию и возмущению, что начальник отделения знал об анархисте, но не принял мер.

Не проще ли на время Высочайшего проезда задержать такого зарегистрированного «анархиста» по формальному поводу и быть спокойным? По-видимому, его беспокоили и ранее! Я ограничился, однако, выяснением его настоящего «миропонимания» и, успокоившись «за мир», положил справку в сторону с резолюцией: «Проверен. Может быть оставлен на службе».

Таких и подобных справок было много, и надо положительно было быть Соломоном или, в крайнем случае, верить, что общее положение вещей тобой понимается безошибочно

Справки и наложение на них резолюций отнимали у меня много часов ежедневного утомительного труда. Если прибавить к этому постоянные, бесконечные заседания различных комиссий, образованных в градоначальстве в связи с Высочайшим приездом, в которых непременно участвовал или сам градоначальник, или один из его помощников и где моё присутствие, часто совсем не нужное, тоже считалось обязательным, и, кроме того, добавить мои обычные дела, да ещё в связи с принятием мною незадолго до того нового большого охранного отделения, станет ясно, что у меня оставалось лишь несколько минут на то, чтобы спешно поесть и хотя бы на несколько коротких часов заснуть. Ложился я тогда спать около пяти часов утра, а после девяти-десяти утра уже снова принимался за работу.

Одна из наиболее стеснительных для обывателя мер охраны, принимавшаяся исключительно по улицам, где намечен был путь Высочайшего проезда, была введена Департаментом полиции по предложению дворцовой охраны. Её ввёл полковник Спиридович.

Мера состояла в том, что все жильцы домов, расположенных по улицам проезда, регистрировались специально для того командированными в моё распоряжение офицерами Отдельного корпуса жандармов. Затем эти лица проверялись по делам охранного отделения и Департамента полиции. В случае неблагонадёжности жильца мне надлежало «принять соответствующие меры». В созданных комиссиях я докладывал о таких лицах и о тех мерах, которые я должен принять или не принять.

За несколько часов до Высочайшего проезда все жильцы и лица в таких домах снова проверялись, и выход и вход был уже затруднён.

Особо неблагонадёжных лиц или подозрительных по связи с активными революционными элементами я должен был указать полковнику Спиридовичу, который через своих, приехавших с ним «наблюдательных агентов» осуществлял за ними особое наблюдение. В конце концов получилось такое многовластие, при котором весьма затруднительно было, если бы понадобилось, найти виновного. К сожалению, тогда часто применяли эту ошибочную практику. Забавнее всего было распоряжение, по которому я, как начальник охранного отделения, не имел права покидать свою квартиру (т. е. тоже и моё отделение) и должен был «висеть на телефоне». Хорошо, конечно, что было спокойное время. А если бы мне понадобилось срочно повидаться с агентурой? Впрочем, и ей полагалось сидеть дома!

При отъезде Государя с семьёй из Москвы я специально просил разрешения градоначальника встретить и посмотреть вблизи Государя и его семью. Разрешение было мне дано, и я имел счастье видеть в двух шагах от себя всю царскую семью. Я стоял отдельно у входа на вокзале. Государь, проходя в двух шагах от меня и видя отдельно от всех стоявшего жандармского штаб-офицера, приветливо улыбнулся мне и прошёл мимо в сопровождении семьи. Помню хорошенькие лица Великих княжон. Помню так, как будто вижу их сейчас перед собой.

Высочайшее пребывание в Москве закончилось благополучно. К ночи я вздохнул свободнее, но очень поздно закончил все служебные дела. Лёг спать уже на рассвете. Только что заснул глубоким и спокойным сном, как у самого уха на моём ночном столике затрещал телефон. Вскакиваю тревожно, слышу в трубку знакомый голос: «Это вы, господин полковник?» — «Я», — отвечаю. «Позвольте вас поздравить: Государь благополучно выехал уже за Тверь, то есть из нашего района охраны». Это мне довольным голосом докладывал особый чиновник с телеграфа. Я поблагодарил и на этот раз заснул вполне довольный окончанием всех служебных тревог.

Недели через две-три градоначальник вызывает меня по телефону к себе. Прихожу в его кабинет. Смотрю, на отдельном столе лежит груда разных Высочайших подарков за службу во время Высочайшего пребывания в Москве. Градоначальник говорит мне: «Выберите себе часы, там есть для вас, в коробке». Подхожу и нахожу коробку, в которой осталась бумажная ленточка с моей фамилией, но часов в коробке нет. Говорю об этом генералу Адрианову и получаю ответ: «Должно быть, кто-нибудь взял себе, выберите другие». — «Да как же я возьму чужие часы?» — «Ну, хорошо, я выберу вам», — говорит недовольно Адрианов, подходит к подаркам, выбирает наудачу чьи-то золотые часы с цепочкой, рублей на 150, самое большее, и даёт их мне. Я решил не возражать и не ссориться из-за часов. Но прелесть царского подарка, первого моего подарка от Государя, была испорчена. «Мои» часы, вероятно, были вынуты из «моей» коробки и отданы кому-либо другому в градоначальстве. Я тогда был ещё не в фаворе у Адрианова.