Конец режима: Как закончились три европейские диктатуры - Александр Баунов

грехи. Прежняя авторитарная власть, пусть и в борьбе с революцией, взяла страну силой и, чтобы удержать, в качестве пояса верности использовала патриотический католицизм. Крещение, конфирмация, первое причастие. Скромность в быту и личной жизни. Холод католической тонзуры и комитета по делам семьи, нравственности и молодежи. И вот когда эта власть ушла, государственная духовность в идеологии и официальная задушевность в культуре, тихо шурша, осыпались вместе с песком времени из верхней стеклянной колбы в нижнюю.

В первом десятилетии нового, XXI в. нашлось еще одно доказательство того, как время скрадывает и даже обращает вспять движение с опережающим темпом, набранным революцией на короткой дистанции. В благополучные 2006–2007 гг. на пике экономического роста португальское телевидение купило у британского BBC формат передачи «100 великих британцев» и провело у себя под названием «Великие португальцы». С большим отрывом победил Антониу де Оливейра Салазар, диктатор, правивший страной почти 40 лет, создатель «Нового государства», основатель режима, свергнутого «революцией гвоздик».

Журналист и писатель правых взглядов Жайме Ногейра Пинту, который защищал Салазара перед телезрителями, строил свою линию на одной мысли: в любой ситуации Салазар боролся за суверенитет Португалии. Да, это был консервативный националистический авторитарный режим под лозунгом «Бог, отечество, семья», сочетавший рыночную экономику и государственное вмешательство в бизнес. Да, была цензура, политические репрессии, колониальные войны и даже расизм. Но сравните его с СССР, Восточной Европой, Италией и Германией, а с другой стороны — с жестокими колониальными империями демократических стран и войнами, которые вели США.

Результат голосования — 40% поддержки — удивил самого Пинту. Поколение, чья жаждущая перемен молодость пришлась на 1974 г., 30 лет спустя составляло большинство телезрителей. Современники «революции гвоздик» массово голосовали за ее главного злодея, основателя свергнутой диктатуры. На втором месте с вдвое меньшим результатом, 20%, оказался узник Салазара, генсек компартии Алвару Куньял, ортодоксальный коммунист, самый гонимый и потому самый авторитетный оппозиционер. В благополучное первое десятилетие нового века отношение 60% португальцев к своему недавнему прошлому оказалось неожиданно полярным. Впрочем, смерть Куньяла в предыдущем, 2005 г., конечно же, подогрела память о нем.

Салазар и Куньял обогнали и короля Афонсу I, основателя Португалии, и великих первооткрывателей Васко да Гаму и Генриха Мореплавателя, и всемирно известных португальских поэтов Камоэнса и Пессоа. Деятели «революции гвоздик» и перехода к демократии оказались во второй десятке и все без исключения получили меньше 1%.

Испания провела свое шоу с выбором великих в том же телевизионном сезоне 2006–2007 гг. Первое место занял король Хуан Карлос, преемник Франко, который возглавил процесс плавного, но быстрого перехода от диктатуры к парламентской демократии, четвертое место — его жена королева София. Пятое — главный двигатель договорной демократизации премьер-министр Адольфо Суарес. На седьмом месте оказался сын и наследник Хуана Карлоса принц Филипп. На десятом — первый оппозиционер, пришедший к власти на выборах, лидер Социалистической рабочей партии и позже премьер-министр Фелипе Гонсалес.

В первой десятке «исторических испанцев» в одном ряду с Сервантесом, Колумбом, Пикассо и Терезой Авильской оказались пятеро деятелей эволюционного перехода к демократии, в нее не попал ни один деятель авторитарного прошлого. Франсиско Франко занял 22-е место, президент разгромленной им республики Мануэль Асанья — 60-е. По крайней мере, еще в первом десятилетии нынешнего века плавный переход к демократии испанское общество считало важнейшим достижением. Судя по этим цифрам, более важным, чем португальское — свою революцию. Он же оказался и более эффективным средством от ностальгии по диктатуре.

Справедливость и свобода

В период мирного демонтажа диктатуры испанцам пришлось сделать важный выбор между справедливостью и социальным миром. Он же был выбором между торжеством справедливости и свободой, потому что представить себе переход к классической демократии в момент обострения социального конфликта просто немыслимо.

В этот переходный период дилемма была решена в пользу свободы и мира. Без них, решили участники транзита, свобода превратится в месть и обернется новой войной и новой несправедливостью, как это происходило в Стране Басков. В революционной Португалии справедливость пытались некоторое время поставить выше свободы, и страна чуть не скатилась в гражданскую войну, а итог порой выглядел хуже испанского — вроде пенсии офицерам PIDE и отказа в ней же капитану Майе, арестовавшему последнего диктатора. К тому же служащие, учителя, менеджеры, военные, изгнанные в период люстраций, были вновь приняты на службу: революции не удалось заместить весь государственный аппарат.

Испанский мирный переход к демократии, в котором участвовали все политические силы, лег в основание современной Испании и долгое время считался предметом национальной гордости. Однако он не удовлетворил чувство возмездия, тягу к карающей справедливости, торжеству идеального над реальным. Чем дальше в прошлое уходил страх возобновления гражданского конфликта, тем свободнее — с безопасного расстояния — звучали требования развенчать транзит рубежа 1970–1980-х, опрокинуть сложившиеся тогда договоренности бывшей власти и оппозиции и воздать запоздалую справедливость жертвам. В том числе в целях текущей политической борьбы.

С этими требованиям выступали не только жертвы, но и их наследники, как реальные, так и политические, чьи голоса порой звучали громче, чем голоса тех, кто был в тюрьме, подполье, оппозиции и эмиграции при Франко. Бывшие оппозиционеры, которые сделали политическую карьеру во время перехода к демократии, не были так уж заинтересованы в том, чтобы подвергать сомнению его итог, но новые поколения, идущие им на смену, не столь сильно дорожили наследием предшественников. Смотреть на процветание слуг диктатуры при демократии многим и правда было тяжело.

В 2007 г., за год до сноса последней статуи Франко (кроме той, что еще стоит в африканской Мелилье), социалистическое правительство Сапатеро приняло закон «Об исторической памяти», который пробивал брешь в стене закона «Об амнистии». Прежний закон, по сути, табуировал возмездие деятелям прошлого, новый позволял добиваться его в судах и требовать компенсаций. Закон «Об исторической памяти» 2007 г. был первым документом испанского государства, официально осудившим режим Франко за нарушения прав человека. Он запрещал политические акции в Долине павших, требовал полного удаления франкистской символики со зданий, кроме случаев, когда она имела художественное или архитектурное значение, обеспечивал финансирование поиска, эксгумации и перезахоронения жертв гражданской войны и диктатуры, в том числе исследований массовых безымянных захоронений.

Против голосовала Народная партия, наследница «Народного альянса» Фраги, для которой это было нарушением условий договорной демократизации, и левые каталонцы, которые этих условий вообще не признавали. Но и при новом законе амнистия в целом продолжала действовать, и попытки отменить ее упирались в фундаментальный принцип невозможности коллективной вины и обратного применения закона — в частности, невозможности судить человека за то, за