Серебряный город мечты - Регина Рауэр

поднимая голову, спрашивает. — Только… зачем было прятать эти два рубина, Дим? Посмотри на наряды кукол, они расшиты драгоценными камнями, на волосах Альжбеты сетка из золота. И перстни у Владислава. Жемчуг, в конце концов, он был ценен. Но нет, она оставила всё на виду, а в тайник убрала небольшие рубины. Почему?

— Погоди, ты помнишь… — я начинаю медленно, пытаюсь удержать мелькнувшую мысль, сложить, и рубин я у Север левой рукой беру, чувствую острые грани. — Она пишет про тайник, про главный тайник, который откроют только двое.

— Два рубина…

— В двух куклах.

— Ты думаешь…

— Они ключ, — я заключаю.

А Север вытаскивает из-под толстовки одну из цепочек, на которой помандер вместо кулона болтается. Он открывается, и второй рубин, доставая, Ветка между пальцами зажимает, поднимает к свету, чтобы на игру красных оттенков, прищурившись, поглядеть.

Покрутить камень, сравнить.

— Они одинаковые, но их форма…

— Соедини их, — я предлагаю, вкладываю второй рубин ей в свободную руку, чтоб догадку проверить.

— Сердце, — Ветка выдыхает изумленно.

А я выговариваю медленно, взвешиваю версию, которая право на жизнь, пожалуй, имеет:

— Её главный тайник в городе. В Соборе Барборы.

— Чт… ну конечно! — Север выдыхает, сжимает оба камня в ладонях. — Она же сама об этом говорит. Владислав привез ей Собор, у которого секрет, то есть тайник. Альжбета придумала спрятать ключ от этого тайника в их куклах, чтоб только вместе открыть. Их тайна, общая. Она хотела рассказать Владиславу…

Север запинается, замолкает, не договаривая. Она убирает, опуская голову, оба камня в помандер, который закрывает и обратно под одежду старательно прячет.

И только после на меня смотрит, говорит неуверенно:

— Ты знаешь, мне не дает покоя мысль, что он не приехал.

— Владислав?

— Да. Ему писали, а он не приехал. Неужели он её не любил? — Ветка спрашивает отчаянно, как-то по-детски.

И глядит она так, что хочется опровергнуть.

Уверить, что её предок Альжбету любил. И не спас он её только потому, что не успел. Или его задержало что-то сильно важное, не терпящее отлагательств. Или не доставили ему по какой-то причине никакого письма, а значит он не знал. Или… или что-то ещё сказать, что благородным героем Владислава оставит.

Нельзя ведь разбивать мечты в сказки и веру в лучшее.

— Мы не знаем всего, — я всё же отвечаю, поднимаю послушно руку, которую на себя Ветка кладет, словно укрывается от всего и всех, сопит подозрительно. — Но её дневник он оставил, сохранил. И ребёнка принял, воспитал.

— И имя оставил, — она говорит негромко, поясняет, утыкаясь мне в шею. — Либуше — третья дочь Владислава из рода Рожмильтов, которая вышла замуж за Матвея из рода Михоловиц. У них было несколько сыновей, а у тех тоже родились сыновья, и один из внуков Либуше стал снова паном из Рожмильтов по распоряжению Фердинанда Третьего, дабы не оборвался род.

— Можешь повторить ещё раз и заодно рассказать, как ты всё это помнишь, — я выговариваю ошеломленно.

И восхищенно.

И, пожалуй, выучить все классификации антибиотиков, включая созвучные названия, в своё время было куда проще.

— Я внучка самой пани Власты, Димыч, — Север заявляет торжественно, фыркает и ёрзает, когда до её бедра моя рука всё же съезжает, рисует, поднимаясь выше. — Она меня учила, и… я вчера вечером заглядывала в родовые книги.

— Только остальным не говори про книги, — я усмехаюсь.

И язык, отвечая, мне показывают:

— Не буду. Но ты можешь гордится мной дальше, я же нашла тайник.

— Я подумаю.

— Эй… — она возмущается.

Хлопает по плечу.

Упирается в него, пытаясь подняться, но за ткань толстовки я дергаю, приближаю к себе, обрывая гневную тираду, для которой рот Север уже открыла.

Заняла другим.

И лучшего способа затыкать девушек ещё точно не придумали.

— Дим… — она, обхватывая ладошками моё лицо, дышит тяжело, произносит низким голосом, от которого становится совсем… трудно.

И говорить, и думать.

Понимать, о чём Север, кажется, повторяет, спрашивает:

— Твой телефон…

Трезвонит, да.

Но…

— Выключи его, — Ветка требует, стягивает и без того задранную толстовку.

— Уже…

К чёрту всех, хотя бы до утра.

Вот только второй раз набирают, и отставать, видимо, не собираются, чтоб его… Я всё же отвечаю, рявкаю без приветствий:

— Да?!

— Добрый вечер, — мне говорят устало, вздыхают. — Понимаю, что поздно, но я сам только добрался до отдела. Это Теодор Буриани.

— Добрый вечер, — доблестному лейтенанту, к которому позавчера мы таки сходили, всё рассказали и выслушали о себе много хорошего, я отвечаю куда вежливее, гляжу на Север, в глазах которой настороженность появляется.

И его голос она тоже слышит.

На громкую связь звонок я ставлю.

— Я решил, что вам стоит знать. Сегодня наконец похоронили Герберта Вице. Я, собственно, и ездил на похороны, думал поговорить с его коллегами и, главное, помощником. Войцех Страгович. Правда, с последним переговорить не удалось. Его не было. Оказалось, его не смогли найти. Ни контактной информации, ни номера телефона не осталось. Более того, в музее не осталось его фотографий, что странно. По словам сотрудников, фотографии раньше были.

— Хотите сказать, их… украли?

— Или он сам забрал. Я показал составленный с ваших слов фоторобот, как вы выражаетесь, племянника сотрудникам музея.

— И?

— Есть вероятность, что ваш племянник и Войцех Страгович один человек. Будьте осторожны с пани Кветославой. Соседку пана Вице до сих пор не удалось отыскать, как и её дочь. Она купила два билета до Брно, где её ждал отец, но так и не доехала.

Глава 48

Апрель, 23

Прага, Чехия

Квета

Дима я нахожу на улице, за одним из многих углов главного корпуса «Гомольце», недалеко от служебного входа и пристроенного к нему пандуса. Он стоит, прислонившись к стене, ровно под бело-зелёной надписью «Kuřácký prostor».

Курит.

И где искать Дима, сдавая официальную курилку, мне сказал Мартин Догнал.

— Ты… — я начинаю и замолкаю.

Останавливаюсь в паре шагах от него, и что сказать я в редкий раз не знаю. У меня не подбираются слова для разговора о нём самом. О том, что он сбегает четвёртый день подряд, уходит из отделения, оставляя меня сидеть в коридоре или в палате бабички, держать её за исколотую иголками руку и доктора Догнал слушать.

Понимать большую часть из сказанного. Сегодня вот он воодушевленно сообщил, что лучше становится, пани Меньшикова уже реагирует на болевые раздражители, и односложные просьбы она выполняет.

Открывает и закрывает глаза.

И голову, пусть и едва, она сама повернула.

— Ты ушёл, а Мартин забрал бабичку на КТ, сказал подождать, — я произношу неловко, заполняю