Серебряный город мечты - Регина Рауэр

пирог. И на рыбалку, обещанную слишком давно, я отца всё ж утащу.

— Конечно, знаю, — мама отвечает не сразу, фыркает через паузу, в которую вообразить и представить всё я успеваю. — Ещё бы ты нас не любил, бессовестное создание! Тебя, в конце концов, тоже любят, ждут и скучают.

На последнем слове её бравада заканчивается, срывается голос, выдавая и волнение, и переживания, из-за которых бессовестным созданием я себя вполне так чувствую, обещаю позвонить завтра и в курсе новостей держать.

Они ведь тоже думают о пани Власте, которую вчера наконец прооперировали, решили, что можно и других вариантов нет. И сейчас Власта Меньшикова надлежаще, как выразился Мартин Догнал, выйдя к нам после.

Отправил в который раз домой.

И его тоскливое бормотание о том, как мы его достали за эти дни, было пропущено мимо ушей. В конце концов, он нам тоже нравился.

— И Ветку. Ты береги её, Димка, — мама просит.

Желает спокойной ночи, которая у них уже настала, а потому прощаться пора. И, сбрасывая звонок, я убираю телефон в карман, остаюсь стоять в дверях. Я продолжаю улыбаться, потому что спящая Север… уютная и домашняя.

Трогательная.

В моей толстовке и с отпечатком подушки на щеке, и волосы из пучка, что привычно закололся карандашом, у неё выбились, растрепались, обрамляя лицо.

А ноги, в кислотно-ярких носках с рожицами, она поджала смешно.

И, пожалуй, в первый раз мелькает мысль, что я хочу, как отец. Я хочу лет через десять, как он, довольно закричать — про невозможность развода из-за детей и собаки — Север. И через двадцать, тридцать, когда про внуков добавить будет можно.

— Димыч… — Север бормочет сонно, едва слышно.

Хмурится вдруг.

Поворачивается беспокойно и ещё раз, ворочается, отчего накинутый плед окончательно сползает на пол, заставляет с места сдвинуться, подойти и поднять. И укрывая её, как и пару часов назад, вновь, я сажусь на край дивана, торможу, не убирая руки с пледа и Север.

— …он… пришёл… — Ветка шепчет жалобно.

И её лицо кривится, будто зареветь она готова.

Во сне, который её не отпускает, и за плечи, вырывая к себе и зовя по имени, я чуть встряхиваю. Покачиваюсь, когда за мою руку она хватается, садится резко, прижимаясь всем телом, и её сердце, что грохочет совсем рядом, я слышу хорошо.

Повторяю негромко, касаясь пальцами её волос и затылка:

— Север.

— Да… я… сон… — она произносит потерянно, отрывками, отодвигается слегка, ровно на столько, чтобы в лицо мне заглянуть, моргнуть, скрывая на миг пугающе большие зрачки. — Я уснула и опять. Он всё время мне снится, Дим.

— Ворон? — я уточняю осторожно.

А она, едва заметно ёжась, кивает:

— Только теперь в замке. Ворота падают, а он скачет и другие всадники, они весь двор заполнили и факелы зажгли. Такие отсветы и тени на стенах. И меня, точнее её, нашли. Она не сказала про город, даже когда били. Как думаешь…

— Мы не узнаем, Север, — я говорю быстро.

Обрываю, потому что думать о таком не стоит.

Не ей.

И может хорошо, что сделать запись о последних часах Альжбеты из рода Рудгардов было уже некому, не все легенды стоит знать до конца. А в то, что это был конец и Ворон вернулся, верится. Прав был пан Герберт, метко предположивший о её смерти, или, быть может, он всё же успел дочитать дневник до конца.

Почти до конца.

Самые последние строки, что похожи на торопливую приписку после письма, слишком неровные и, судя по всему, шифрованные. И разобрать их, сидя то в больничном холле, то дома, у нас так и не получилось.

Пусть мы и старались, занимали голову.

— Он её убил за то, что она была с другим, — Ветка говорит убежденно, чуть сползает по дивану, пристраивая голову мне на грудь, и руки на моей спине она держит крепко сцепленными. — Он был одержим ею и хотел. Мне кажется, в Вене что-то случилось, на маскараде. Альжбета упоминает его несколько раз. Она не пишет конкретно, но оно между строк, понимаешь? Чувствуется. И я всё думаю, кто он. Почему ему подходит Ворон? Друг императора, единственный друг из Эскади… Э-ска-ди…

— Мы смотрели, такого места нет.

— Нет, — Север повторяет эхом. — Тогда что?

— Не знаю, пока не знаю.

— И про подарок Яна она ничего не упоминает. И он сам…

— Тело в лесу, — я напоминаю и других ответов не нахожу. — Будь жив, Ян бы вернулся, он любил её, раз даже семейную реликвию отдал. А камень… Мне кажется, Альжбета могла его спрятать вместе с городом. Это было бы разумно. Выжить она не рассчитывала. А так… сохранить и то, и то.

— И оставить после себя кучу загадок, — Ветка добавляет.

Сводит брови к переносице, словно о чём-то думая или вспоминая, а после отстраняется, выбирается из пледа и моих рук, вызывая душевный протест и недовольство. И вернуть обратно её хочется, это физическая потребность — чувствовать, не отпускать даже на расстояние вытянутой руки, но… сходить совсем с ума нельзя, а потому я сдерживаюсь.

Наблюдаю, как до чайного стола, переползая на самый край дивана, она дотягивается, сдвигает в сторону раскрытый дневник Альжбеты, который в разряд настольных книг у нас давно перешёл, и найденную в тайнике куклу Владислава Север берет.

Возвращается, пристраиваясь сбоку, ко мне.

И к себе на колени я её перетягиваю, так… спокойней.

И надежней.

И ногу, устраиваясь удобнее, она через меня перекидывает. Задирается, оголяя ноги, край толстовки, забирает всё внимание, и руки к её бедрам тянутся сами. Невозможно удержаться, когда она так близко.

Теплая и нежная.

— Дим! Не отвлекай!

— Я не отвлекаю.

— Вот и… смотри, второй тайник, — Север, слегка краснея, произносит и гордо, и поспешно, отцепляет от пояса с массивной пряжкой потемневший ото времени кинжал, что похож на игрушку, вот только из стали. — Альжбета писала, что обе куклы особенные, с секретом, и я подумала, что раз у её куклы был помандер, то тут…

— Тоже что-то может быть.

— Да, — Север, соглашаясь, кивает. — Я за эти дни совсем забыла про кукол и вообще, а сегодня, пока вы гуляли с Айтом, вспомнила. И нашла. Этот кинжал — дага, для левой руки. В то время была как раз мода на необычные даги, если нажать вот здесь, у эфеса…

То лезвий, тихо щёлкнув, станет три.

А навершие, инкрустированное каким-то камнем, приоткроется.

— Рубин, — я, заглядывая в тайник, невольно присвистываю.

— Именно, — Ветка вздыхает, наклоняет кинжал, и ярко-красный камень на её ладонь выкатывается, она же,