Зверобой, или Первая тропа войны - Джеймс Фенимор Купер

— если бы два таких человека стояли передо мной — а один из них, смею сказать, уже находится здесь, — то, если я только знаю мое собственное сердце, я бы выбрала второго! Я не желаю мужа, который в каком бы то ни было смысле стоял выше меня.

— Это очень приятно слышать, Юдифь, и может даже заставить молодого человека позабыть свое собственное ничтожество. Однако вряд ли вы думаете то, что говорите. Такой мужчина, как я, слишком груб и невежествен для девушки, у которой была такая ученая мать. Тщеславие — вещь естественная, но оно не должно выходить за границы рассудка.

— Значит, вы не знаете, на что способна женщина, у которой есть сердце. Вы совсем не грубы, Зверобой, и нельзя назвать невежественным человека, который так хорошо изучил все бывшее у него перед глазами. Когда дело коснется наших сердечных чувств, все вещи являются перед нами в самом приятном свете, а на мелочи мы не обращаем внимания или вовсе забываем их. И так всегда будет с вами и с женщиной, которая полюбит вас, если бы даже, по мнению света, у нее были некоторые преимущества.

— Юдифь, вы происходите из семьи, которая стояла гораздо выше, чем моя, а неравные браки, подобно неравной дружбе, редко кончаются добром. Я, впрочем, говорю для примера, так как вряд ли вы считаете, что такое дело между нами и впрямь возможно.

Юдифь вперила свои темно-синие глаза в открытое и честное лицо Зверобоя, как бы желая прочитать, что делается в его душе. Она не заметила никаких проблесков задней мысли и вынуждена была признать, что он считает этот разговор простой шуткой и отнюдь не догадывается, что сердце ее действительно серьезно задето. В первую минуту она почувствовала себя оскорбленной, затем поняла, как несправедливо было бы ставить в вину охотнику его самоунижение и скромность.

Новое препятствие придало всему особую остроту и еще более усилило ее интерес к молодому человеку. В этот критический момент новый план зародился в ее уме. Она тотчас же приняла этот план, надеясь раз навсегда связать свою судьбу с судьбой Зверобоя. Однако, чтобы не обрывать разговор слишком резко, Юдифь ответила на последнее замечание молодого человека так серьезно и искренне, как будто ее первоначальное намерение осталось неизменным.

— Я, конечно, не имею права хвастать моим родством после всего, что мы узнали сегодня ночью, — сказала девушка печальным голосом. — Правда, у меня была мать, но даже имя ее мне неизвестно, а что касается отца, то, пожалуй, мне лучше никогда о нем не знать.

— Юдифь, — сказал Зверобой, ласково беря ее за руку, с искренностью, которая проложила себе путь прямо к сердцу девушки, — лучше нам прекратить сегодня этот разговор! Усните, и пусть вам приснится все то, что вы сегодня видели и чувствовали. Завтра утром некоторые печальные вещи могут вам показаться более веселыми. Прежде всего, никогда ничего не делайте под влиянием сердечной горечи или с намерением отомстить самой себе за обиды, причиненные вам другими людьми. Все, что сказано было сегодня ночью, останется тайной между мной и вами, и никто не выведает у меня этой тайны, даже Змей. Если ваши родители были грешны, пусть их дочка останется без греха. Вспомните, что вы молоды, а молодость всегда имеет право надеяться на лучшее будущее. Кроме того, вы гораздо умнее, чем большинство девушек, а ум часто помогает нам бороться с разными трудностями. Наконец, вы чрезвычайно красивы, а это, в конце концов, тоже немалое преимущество… А теперь пора немного отдохнуть, потому что завтра кое-кому из нас предстоит трудный день.

Говоря это, Зверобой поднялся, и Юдифь вынуждена была последовать его примеру. Они снова заперли сундук и расстались в полном молчании. Юдифь легла рядом с Гетти и делаваркой, а Зверобой разостлал одеяло на полу каюты.

Через пять минут молодой человек погрузился в глубокий сон. Юдифь же долго не могла уснуть. Она сама не знала, горевать ей или радоваться неудаче своего замысла. С одной стороны, ее женственная деликатность ничуть не пострадала; с другой стороны, она потерпела неудачу или, во всяком случае, должна была примириться с необходимостью отсрочки, а будущее казалось таким темным. Кроме того, новый смелый план занимал ее мысли. Когда наконец дремота заставила ее смежить глаза, перед ней проносились картины успеха и счастья, созданные воображением, которое вдохновляли страстный темперамент и неистощимая изобретательность.

Глава XXV

Но темная упала тень

На грезы утреннего сна,

Закрыла туча ясный день,

А жизнь — окончена она!

Нет больше песен и труда —

Источник высох навсегда.

Маргарет Дэвидсон[69]

Уа-та-Уа и Гетти поднялись с рассветом, когда Юдифь еще спала. Делаварке понадобилось не больше минуты, чтобы закончить свой туалет. Она сложила простым узлом свои длинные черные, как уголь, волосы, туго подпоясала коленкоровое платье, облекавшее ее гибкий стан, надела на ноги украшенные пестрыми узорами мокасины. Нарядившись таким образом, она предоставила своей подруге заниматься хлопотами по хозяйству, а сама вышла на платформу, чтобы подышать свежим утренним воздухом. Там она нашла Чингачгука, который рассматривал берега озера, горы и небо с проницательностью лесного жителя и со степенной важностью индейца.

Встреча двух возлюбленных была проста и исполнена нежности. Вождь был очень ласков, хотя в нем не чувствовалось мальчишеской слабости или суетливости, тогда как в улыбке девушки, в ее потупленных взглядах, сказывалась застенчивость, свойственная ее полу. Ни один из них не произнес ни слова; они объяснялись только взглядами и при этом понимали друг друга так же хорошо, как будто использовали целый словарь. Уа-та-Уа редко выглядела такой красивой, как в это утро. Отдохнув и умывшись, она очень посвежела, чего бывают часто лишены из-за трудных условий жизни в лесу даже самые юные и красивые индейские женщины. Кроме того, Юдифь за короткое время не только успела научить девушку некоторым ухищрениям туалета, но даже подарила ей кое-какие вещицы из своего гардероба. Все это Чингачгук заметил с первого взгляда, и на один миг лицо его осветилось счастливой улыбкой. Но затем оно тотчас же стало снова серьезным, тревожным и печальным. Стулья, на которых сидели участники вчерашнего совещания, все еще оставались на платформе; поставив два из них у стены, вождь сел и жестом предложил подруге последовать его примеру.