Зверобой, или Первая тропа войны - Джеймс Фенимор Купер

был сознаться, что это невозможно. Однако земля действительно вертится, как говорят все наши люди, и ты должен верить им, потому что они умеют предсказывать затмение и другие чудеса, которые приводят в ужас индейцев.

— Хорошо! Это правда; ни один краснокожий не станет отрицать этого. Когда колесо вертится, глаза мои могут его видеть, но они не видят вращения земли.

— Это зависит от упрямства наших чувств. Верь только тому, что видишь, говорят они, и множество людей, действительно, верят только тому, что видят. И, однако, вождь, это совсем не такой хороший довод, как кажется на первый взгляд. Я знаю, ты веришь в Великого духа. И, однако, ручаюсь, ты не смог бы показать, где ты видишь его.

— Чингачгук может видеть Великого духа во всех добрых делах, Злого духа — в злых делах. Великий дух — на озере, в лесу, в облаках, в Уа-та-Уа, в сыне Ункаса, в Таменунде, в Зверобое. Злой дух — в мингах. Но нигде я не могу видеть, как вертится земля.

— Неудивительно, что тебя прозвали Змеем! В твоих словах всегда видны острый ум и глубокая проницательность. А между тем твой ответ уклоняется от моей мысли. По делам Великого духа ты заключаешь, что он существует. Белые заключают о вращении земли по тем последствиям, которые происходят от этого вращения. Вот и вся разница. Подробностей я тебе объяснить не могу. Но все бледнолицые убеждены, что так оно и есть.

— Когда солнце поднимется завтра над вершиной этой сосны, где будет мой брат Зверобой? — спросил внезапно делавар.

Охотник встрепенулся и поглядел на своего друга пристально, хотя и без всякой тревоги. Потом знаком велел ему следовать за собой в ковчег, чтобы обсудить этот предмет вдали от тех, чьи чувства, как он боялся, могли одержать верх над рассудком. Здесь он остановился и продолжал беседу в более конфиденциальном тоне.

— Не совсем осторожно с твоей стороны, Змей, — начал он, — спрашивать меня об этом в присутствии Уа-та-Уа. Да и белые девушки могли нас услышать. Ты поступил неосторожно, вопреки всем твоим обычаям. Ну, ничего. Уа, кажется, не поняла, а остальные не услышали… Легче задать этот вопрос, чем ответить на него. Ни один смертный не может сказать, где он будет, когда завтра подымется солнце. Я задам тебе тот же вопрос, Змей, и хочу послушать, что ты ответишь.

— Чингачгук будет со своим другом Зверобоем. Если Зверобой удалится в страну духов, Великий Змей поползет вслед за ним; если Зверобой останется под солнцем, тепло и свет будут ласкать их обоих.

— Я понимаю тебя, делавар, — ответил охотник, тронутый бесхитростной преданностью своего друга. — Такой язык понятен, как и всякий другой; он исходит от сердца и обращается прямо к сердцу. Хорошо думать так и, быть может, хорошо говорить так, но совсем нехорошо будет так поступить, Змей. Ты теперь не один на свете, — хотя нужно еще переменить хижину и проделать другие обряды, прежде чем Уа-та-Уа станет твоей женой, — вы уже и теперь все равно что обвенчаны и должны вместе делить радость и горе. Нет, нет, нельзя бросать Уа-та-Уа только потому, что между мной и тобой прошло облако немного темнее, чем мы могли предвидеть!

— Уа-та-Уа — дочь могикан, она знает, как надо повиноваться мужу. Куда пойдет он, пойдет и она. Мы оба будем с великим охотником делаваров, когда солнце поднимется завтра над этой сосной.

— Боже тебя сохрани, вождь! Это сущее безумие! Неужели вы можете переделать натуру мингов? Неужели твои грозные взгляды или слезы и красота Уа-та-Уа превратят волка в белку или сделают дикую кошку кроткой, как лань? Нет, Змей, образумься и предоставь меня моей судьбе. В конце концов, нельзя поручиться, что бродяги станут пытать меня. Они еще могут сжалиться, хотя, говоря по правде, трудно ожидать, чтобы минг отказался от своей злобы и позволил милосердию восторжествовать у себя в сердце. И все же никто не знает, что может случиться, и такое молодое существо, как Уа-та-Уа, не смеет зря рисковать своей жизнью. Брак совсем не то, что представляют себе некоторые молодые люди. Если бы ты был еще холост, делавар, я бы, конечно, ждал, что с солнечного восхода до заката неутомимо, как собака, бегущая по следу, ты станешь рыскать вокруг лагеря мингов, подстерегая удобный случай. Но вдвоем мы часто бываем слабее, чем в одиночку, и надо принимать все вещи такими, каковы они есть в действительности, а не такими, какими нам хотелось бы их видеть.

— Слушай, Зверобой, — возразил индеец с решительным видом: — что сделал бы мой бледнолицый брат, если бы Чингачгук попал в руки гуронов? Неужели он прокрался бы в деревни делаваров и там сказал вождям, старикам и молодым воинам: «Глядите, вот Уа-та-Уа, она цела и невредима, хотя немного устала; а вот Зверобой: он меньше устал, чем Жимолость, потому что он гораздо сильнее, но он тоже, цел и невредим!» Неужели ты так поступил бы на моем месте?

— Ну, признаюсь, ты меня озадачил! Даже минг не додумался бы до такой хитрости. Как это тебе пришло в голову задать такой вопрос!.. Что бы я сделал? Да, во-первых, Уа-та-Уа вряд ли оказалась бы в моем обществе, потому что она осталась бы возле тебя, и, стало быть, все, что ты говоришь о ней, не имеет никакого смысла. Если бы она не ушла со мной, то не могла бы и устать; значит, я не мог бы произнести ни одного слова из всей твоей речи. Итак, ты видишь, Змей, рассудок говорит против тебя. И тут нечего толковать, так как спорить против рассудка не пристало вождю с твоим характером и репутацией.

— Мой брат изменил самому себе — он забыл, что говорит с человеком, заседавшим у костров совета своего народа, — возразил индеец ласково. — Когда люди говорят, они не должны произносить слов, которые входят в одно ухо и из другого выходят. Слова их не должны быть пушинками, такими легкими, что ветер, неспособный даже вызвать рябь на воде, уносит их прочь. Брат мой не ответил на мой вопрос: когда вождь задает вопрос своему другу, не подобает толковать о других вещах.

— Я понимаю тебя, делавар, я достаточно хорошо понимаю, что ты имеешь в виду, и уважение к правде не позволяет мне отрицать это. Все же ответить не так легко, как ты, по-видимому,