Зверобой, или Первая тропа войны - Джеймс Фенимор Купер

После этого в течение целой минуты он продолжал хранить задумчивое молчание со спокойным достоинством человека, рожденного, чтобы заседать у костра советов, тогда как Уа-та-Уа исподтишка наблюдала за выражением его лица с терпением и покорностью, свойственными женщине ее племени. Затем молодой воин простер руку вперед, как бы указывая на все прелести пейзажа в этот волшебный час, когда окружающая панорама развертывалась перед ним при свете раннего утра. Девушка следила за этим движением, улыбаясь каждому новому виду, раскрывавшемуся перед ее глазами.

— Хуг! — воскликнул вождь, восхищаясь пейзажем, непривычным даже для него, ибо он тоже в первый раз в своей жизни был на озере. — Это страна Маниту! Она слишком хороша для мингов, но псы этого племени целой стаей воют теперь в лесу. Они уверены, что делавары крепко спят у себя за горами.

— Все, кроме одного, Чингачгук. Один здесь, и он из рода Ункасов.

— Что один воин против целого племени! Тропа к нашим деревням очень длинна и извилиста, и мы должны будем итти по ней под пасмурным небом. Я боюсь также, Жимолость Холмов, что нам придется итти по ней одним.

Уа-та-Уа поняла этот намек, и он заставил ее опечалиться, хотя ушам ее было приятно слышать, что воин, которого она так любит, сравнивает ее с самым благоуханным из всех диких цветов родного леса. Все же она продолжала хранить молчание, хотя и не смогла подавить радостную улыбку.

— Когда солнце будет там, — продолжал делавар, указывая на зенит, — великий охотник нашего племени вернется к гуронам, и они поступят с ним, как с медведем, с которого сдирают шкуру и жарят, даже если желудок воинов полный.

— Великий дух может смягчить их сердца и не позволит им быть такими кровожадными. Я жила среди гуронов и знаю их. У них есть сердце, и они не забудут своих собственных детей, которые тоже могут попасть в руки делаваров.

— Волк всегда воет; свинья всегда жрет. Они потеряли нескольких воинов, и даже их женщины требуют мести. У бледнолицего глаза́, как у орла, он проник взором в сердца мингов и не ждет пощады. Облако окутывает его душу, хоть этого и не видно по его лицу…

Последовала долгая пауза, во время которой Уа-та-Уа украдкой взяла руку вождя, как бы ища его поддержки, хотя не смела поднять глаз на его лицо, ставшее необычайно грозным под действием противоречивых страстей и суровой решимости, которые теперь боролись в груди индейца.

— Что же сделает сын Ункаса? — застенчиво спросила наконец девушка. — Он вождь и уже прославил свое имя в совете, хотя еще так молод. Что подсказывает ему сердце? И повторяет ли голова те слова, которые говорит сердце?

— Что скажет Уа-та-Уа в тот час, когда мой самый близкий друг подвергается такой опасности? Самые маленькие птички поют всего слаще, всегда бывает приятно послушать их песню. В моем сомнении я хочу услышать Лесного Королька. Ее песнь проникает гораздо глубже, чем в ухо.

Девушка почувствовала глубокую признательность, услышав такую похвалу из уст любимого. Другие делавары часто называли девушку Жимолостью Холмов, хотя никогда слова эти не звучали так сладостно, как теперь, когда они вышли из уст Чингачгука. Но он один назвал ее Лесным Корольком и, кроме того, хотел знать ее мнение, а это была величайшая честь. Она стиснула его руку обеими руками и ответила:

— Уа-та-Уа говорит, что ни она, ни Великий Змей никогда не смогут смеяться или спать, не видя во сне гуронов, если Зверобой умрет под томагавками, а друзья ничего не сделают, чтобы спасти его. Она одна пустится в дальний путь и лучше вернется обратно, чем позволит такой темной туче омрачить ее счастье.

— Хорошо! Муж и жена должны иметь одно сердце, должны глядеть на вещи одними глазами и питать в груди одни и те же чувства.

Мы не станем пересказывать здесь их дальнейшую беседу. Совершенно ясно, что она касалась Зверобоя и надежд на его спасение, но о том, что они решили, сказано будет позднее. Юная чета еще продолжала беседовать, когда солнце поднялось над вершинами сосен и свет ослепительного летнего дня затопил долину, озеро и склоны гор. Как раз в этот миг Зверобой вышел из каюты и поднялся на платформу. Прежде всего он бросил взгляд на безоблачное небо, потом на всю панораму вод и лесов, после чего дружески кивнул обоим друзьям и весело улыбнулся девушке.

— Ну, — сказал он, как всегда, спокойным и приятным голосом, — тот, кто видит, как солнце спускается на западе, и встает достаточно рано поутру, может быть уверен, что снова увидит его на востоке, как оленя, которого обложил охотник. Смею сказать, Уа-та-Уа: ты много раз видела это зрелище, и, однако, тебе никогда не пришло на ум спросить, какая этому может быть причина.

Чингачгук и его невеста с недоумением поглядели на великое светило и затем обменялись взглядом, как бы отыскивая решение внезапно возникшей загадки. Привычка притупляет непосредственность чувства даже там, где речь идет о великих явлениях природы.

Эти простые люди до сих пор еще ни разу не пытались объяснить событие, повторявшееся перед ними ежедневно. Однако теперь внезапно поставленный вопрос поразил их обоих, как новая блестящая гипотеза может поразить ученого.

Чингачгук один решился ответить.

— Бледнолицые всё знают, — сказал он. — Могут они объяснить нам, почему солнце скрывает свое лицо, когда уходит на ночь?

— Ага, так к этому и сводится вся наука краснокожих! — сказал охотник смеясь; ему было приятно доказать превосходство своего народа, разрешив трудную проблему. — Слушай, Змей, — продолжал он более серьезно и совершенно просто, —это объясняется гораздо легче, чем воображаете вы, индейцы. Хотя нам кажется, будто солнце путешествует по небу, оно на самом деле не двигается с места, а земля вертится вокруг него. Всякий может понять это, если встанет, к примеру сказать, на мельничное колесо, когда оно движется: тогда он будет поочередно то видеть небо, то нырять под воду. Во всем этом нет никакой тайны, действует одна только природа. Вся трудность в том, чтобы привести землю в движение.

— Откуда мой брат знает, что земля вертится? — спросил индеец. — Может ли он видеть это?

— Ну, признаюсь, это хоть кого собьет с толку, делавар. Много раз я пробовал, и мне это никогда по-настоящему не удавалось. Иногда мне мерещилось, что я могу, но затем опять вынужден