Жемчужина Санкт-Петербурга - Кейт Фернивалл

На верхней ступеньке лестницы сидела Лида. Обхватив руками поджатые коленки, она наблюдала за тем, как внизу, в прихожей, два босоногих мальчика гоняют по полу отцовский глобус.

— Не трогай ее, Виктор.

— Елизавета, я никогда не сделаю ничего плохого твоей дочери. Я же обещал тебе. Ее муж до сих пор жив только благодаря тебе.

— Сделай так, чтобы и они ее не тронули, эти, в серых шинелях, которые называют себя армией. Или те, которые, как волки, бродят стаями по городу и решают, кого казнить, а кого миловать. Защити ее.

— Когда ломаешь плотину, невозможно приказать реке не течь. Но, — он поднял с подушки голову и поцеловал ее тонкую шею, — я сделаю все, что в моих силах. Чтобы защитить тебя.

Лежа на нем, она стала двигать бедрами в такт его движениям, ее мягкие, как атлас, груди коснулись его груди, и тихий вздох вырвался вместе со словами:

— Мне не нужна защита.

Она крепко прижалась губами к его рту и стала жадно искать его язык своим, как будто от этого зависела ее жизнь.

41

Звук, подобный удару молота Тора, разнесся над Петроградом, заставив стекла в окнах греметь, как кости в могиле. Валентина, вздрогнув, оторвалась от книги, а Лида проснулась и в ночной рубашке, испуганно раскрыв глаза, забралась к матери в постель. Валентина, прижав ее к себе, почувствовала, как колотится маленькое сердечко. Она посмотрела на часы: 9.45 вечера 24 октября 1917 года.

— Мама, это гром?

— Нет, малышка, похоже на пушку.

Глаза Лиды сделались еще шире.

— Наверное, большая.

— Очень большая. Помоему, это корабельная пушка.

— А что это за корабль?

— Не знаю, — ответила Валентина, но кровь застыла в ее жилах, потому что она точно знала, что это — сигнал к началу революции.

Об этом ей когдато Аркин рассказал. Это был выстрел «Авроры».

Четыре часа утра. Валентина стояла под холодным осенним небом и смотрела, как горит ее мир. Ни падающими звездами, ни кометами, ничем необычным не было отмечено это событие. Но гдето вдали, над городскими крышами, пламя прожигало дыру в темноте, и от его жара в сердце Валентины таяли последние надежды на то, что Россия не шагнет в пропасть.

Чем это могло обернуться? Для Йенса? Для дочери? Для родителей? Их мир перестал существовать. Земля у нее под ногами покачнулась, и она схватилась за кованую железную калитку, как будто хрупкий металл мог удержать рушащуюся Вселенную.

Йенс, ты здесь, в городе? Ты тоже услышал этот выстрел?

Валентина была уверена, что Йенс все еще жив, все еще дышит тем же ночным воздухом, что и она. Почему Аркин не убил на месте человека, который сделал его калекой, ей было непонятно, но ничто не могло убедить ее, что муж умер. Ничто. Она крепче сжала пальцы на холодном как лед металле. Так его мысли порой проникали в ее мозг. Бывало, она, мешая кашу в кастрюле, вдруг слышала его вздох — и тогда догадывалась, что в эту секунду он представляет себе, как она заправляет за ухо волосы или высовывает кончик языка между зубов, когда задумывается. Она разворачивалась, но за спиной у нее никого не оказывалось. Както раз, ругая мальчишек с нижнего этажа за разбитое окно (стекло в то время было невозможно достать), она вдруг совершенно точно почувствовала, что Йенс в это самое мгновение думал о том, что большинство детей в стране безграмотны и что первым достижением революции должно стать всеобщее бесплатное и обязательное образование.

Она цеплялась за его мысли. Каждую услышанную его мысль она аккуратно заворачивала в вату и сохраняла, как энтомолог сохраняет бабочек. Потом, лежа ночью в его кровати и прижимая к себе его подушку, она разворачивала эти мысли, чтобы услышать снова. Сейчас она смотрела, как зарево разгоняет ночь над городом, но ночь внутри нее осталась — густой беспросветный мрак.

— В этом огне вы его не увидите, — долетел из темноты голос.

— Лев?

Казак вышел из тени в круг света, чтобы она смогла рассмотреть его. Валентине он показался огромным. Пустую глазницу скрывала повязка, черные и жесткие, как проволока, курчавые волосы ниспадали на лоб, прикрывая шрам. Валентина обрадовалась, увидев его. Этой встречи она не ожидала.

— А где лошади? — Он указал на конюшню, где когдато играл с Йенсом в карты, и Валентине впервые подумалось, что он скучал по своему другу.

— Я продала их.

Даже не спрашивая разрешения, несколько семей поселились в ее конюшне, как только она опустела. Люди спали в стойлах, на ночь укрывались сеном и ели овес из кормушек. Она не возражала. Ей было все равно. Она и хотела чтото чувствовать, но не могла. Это изза таких людей она потеряла мужа и сестру. За таких людей сражался Аркин. Разве вы не видите, что творите? — хотелось ей закричать им. — Разве вы не понимаете, что вместе с плохим уничтожаете и все хорошее, что есть в России?

Она быстро отвела Попкова в сторону от фонаря.

— Есть новости?

— Да.

— О Йенсе?

— Нет, не о Йенсе.

Она не издала ни звука, даже не вздохнула, хотя от разочарования у нее на глазах выступили слезы.

— Тогда о ком?

Он тихо засмеялся, отчего ей захотелось схватить его за бороду и затрясти.

— О ком же? — снова спросила она.

— О человеке по фамилии Ериков. Я слышал, он с Лениным компанию водит.

— И зачем он мне?

— Его зовут Виктор. Виктор Ериков.

Сердце ее остановилось.

— Виктор Ериков?

— Аркин поменял фамилию, поэтому мы и не можем найти этого ублюдка.

— Зачем ему это понадобилось?

Огромная фигура пошевелилась.

— Изза вашей семьи. Потому что человек с фамилией Аркин был слишком близок к министру Иванову. Он не хочет, чтобы об этом знали.

Валентина кивнула.

— Тебе известно, где он?

— Пока нет. Но я узнаю это.

— Сообщишь мне?

— Да. Добром это не кончится, но я сообщу. Но вы пока не выходите из дому.

— А где революционеры?

— Кругом. Эти чертовы большевики заняли вокзалы и телеграф. Они даже взяли штурмом государственный банк. Эти люди не шутят, так что оставайтесь пока дома.

— Спасибо, Лев.

Казак пожал плечами и развернулся, собираясь уходить.

— Лев, — она взялась за его руку, твердую как камень. — Твой глаз… Мне очень жаль. Береги себя.

Он издал какойто нечленораздельный звук, глухой рокот в гранитной груди, и пошел размашистым шагом в ночь.

— Лида, оставайся здесь. Дверь никому не открывай.

— А если мне захочется в туалет?

— Сходишь на ведро.

Симпатичный носик поморщился.

— Лида, я не шучу.

— А куда ты идешь?