Жемчужина Санкт-Петербурга - Кейт Фернивалл

— Йенс Фриис. — Аркин произнес это так, будто во рту у него стало кисло. — Я пришел, потому что хочу, чтобы ты коечто узнал.

Йенс встал с койки. Он был выше Аркина, и тому пришлось задрать голову.

— Единственное, что я хочу от тебя узнать, — когда меня выпустят из этой крысиной норы.

— Терпение, Фриис, терпение. Эта крысиная нора надолго останется твоим домом. — Тут глаза Аркина потемнели, превратились в две аспидночерные точки, а рука его потянулась к колену. — Так же как мое колено будет долго еще напоминать мне о тебе.

— Была б моя воля — не колено твое, а мозги разлетелись бы по всему двору.

Рука бывшего шофера дернулась, и на какоето мгновение Йенсу показалось, что он сейчас сорвется. Под маской высокомерия, застывшей на его лице, притаилась ярость. Йенс видел ее тень на дне серых глаз.

— Так что же ты хочешь мне сказать? — поинтересовался Фриис.

— Я хочу, чтоб ты знал: тогда, в избе на болотах, я развлекся с твоей женой.

— Ты лжешь.

— Это правда.

— Ты грязный недоношенный обманщик. Валентина презирает тебя. Если бы ты к ней пальцем прикоснулся, она бы выцарапала тебе глаза.

— Она сама это предложила. И ей понравилось.

Йенс сорвался с места и, застав Аркина врасплох, успел засадить кулаком в злорадно искривленные губы. Охранники накинулись на него с дубинками, но ему было все равно, потому что он увидел кровь на искаженном от ярости лице Аркина.

— Я видел ее всю, Фриис, — прошипел он, утирая рот кулаком. — Я знаю каждый сантиметр ее тела. Родинку у нее на бедре, я целовал ее. Белый шрамик у нее на ребрах, я сосал его, пока она не застонала. Густые черные волосы у нее между ног, я лизал их, когда засовывал пальцы в ее мокрую…

Если бы охранники не нацепили на Йенса кандалы, он бы убил Аркина.

— Пошел вон!

Хромая, но с удовлетворенной улыбкой, Виктор Аркин вышел из камеры.

Восемь месяцев Валентина искала Йенса. Люди пропадали по всему городу. Родственники, друзья, любимые исчезали, и никто не мог сказать точно, какова была их судьба. Поэтому никто не хотел слышать о чужом горе и тем более никто не хотел помогать. Люди были слишком напуганы. Толпы продолжали бесчинствовать на улицах, грабить магазины, открывать тюрьмы и убивать полицейских. Они поджигали без разбору большие дома, суды и отделения охранки. Агентов вешали на фонарных столбах, и весь город пестрел красными плакатами и транспарантами: «Долой тиранию!» и «Власть народу России!».

Валентина вела себя осторожно. Она была настолько предусмотрительна, что люди не узнавали ее. Она одевалась в простую крестьянскую одежду: домотканые платья и шали, голову повязывала платком, а на ноги обувала тяжелые грубые ботинки. Она похудела, щеки у нее ввалились, а кожа стала такой же бледной и сухой, как у рабочих на улицах. Она ходила по городу, ссутулившись и не поднимая глаз, чтобы никто не заметил, какой яростный огонь полыхает в них. Уходя из дому, она целовала Лиду и запирала ее одну с игрушечным паровозом и книжками в детской, но она не нашла никого, кто знал бы хоть чтонибудь о датском инженере по имени Йенс Фриис.

2 марта 1917 года Николай II был вынужден отречься от престола. Его и членов его семьи держали под домашним арестом в Царском Селе, а потом отправили на поезде в Сибирь. После этого Петроград изменился. Валентина видела, как это произошло. В одночасье город сделался красным: красные повязки на рукавах, красные ленты на груди, красные кокарды в шапках. Александр Керенский возглавил новое Временное правительство, но и он так и не сумел восстановить в городе порядок. Генерал Корнилов, верховный главнокомандующий русской армии, был отстранен от должности, и в боевых действиях против Германии Россия терпела поражение за поражением, пока русский народ не взмолился о прекращении войны.

В стране наступил хаос.

Хаос был и в сердце Валентины. Оно забыло, как биться. Забыло, каково это — жить. Оно затихло и высохло. Кровь ушла из него, и теперь в ее груди осталась лишь черная хрупкая оболочка, тяжелая, как свинец. Иногда Валентина сдавливала пальцами ребра, иногда даже била себя кулаком между грудей, но ничто не могло запустить сердце снова. Это о таком говорят «разбитое сердце»? Как разбитые часы.

Но вот странность: то, что забыло сердце, помнили ее глаза. По ночам в кровати, без Йенса, они вместе со слезами выплакивали боль, чего сердце делать не могло. Тело ее испытывало боль, не чувствуя близости с ним, не чувствуя его внутри себя. Ноздри ее снова и снова втягивали его запах на подушке, которую она прижимала к себе всю ночь напролет. Ложась в кровать, она надевала его рубашку, выходя из дому, надевала его носки, вкалывала его заколку для галстука в воротник блузки. Она пользовалась его расческой, его одеколоном и его зубной щеткой. Если бы она умела обращаться с инструментами, оставшимися на его столе, она воспользовалась бы и ими, но она только и могла носить в кармане его часы.

С Попковым она не виделась после того дня, когда перевязала его голову. И она не жалела об этом. Хоть она и сказала ему, что не винит его в том, что ее мужа схватили, и хоть он на это ответил, что не винит ее в том, что потерял глаз, они оба лгали. Она продолжала упорно разыскивать Йенса. Валентина сходила в старый дом Вари. Как и в прошлый раз, женщины там не оказалось, а приветливый мужчина с женойцыганкой, сколько денег она ему ни предлагала, утверждал, что не знает никакого Виктора Аркина. Она сходила в подвал, пропахший канализацией, куда Йенс водил ее на встречу с Ларисой Сергеевой, но и там про Аркина не слышали.

Валентина была в церкви. Но священника, знакомого с Аркиным, она не нашла. Когда она поинтересовалась, где его искать, ей ответили, что отца Морозова убили в деревне царские солдаты, забили кнутом на глазах у дочери. Даже это не заставило сердце Валентины шевельнуться. В своем бедняцком наряде она ходила на митинги, цепляла на грудь красную ленточку и не пропускала ни одного политического собрания, о которых ей было известно. Она улыбалась людям, которых ненавидела, разговаривала с революционерами, призывавшими расстрелять всех министров, ходила с заводскими женщинами в пивные и в одной даже играла на фортепиано. И она всегда надевала перчатки, чтобы скрыть гладкие руки.

Никто не знал, где искать Виктора Аркина. Что же он сделал? Уехал в Москву? С Йенсом?

Где ты, Йенс?

Это почти помогало. Когда она в мыслях обращалась к нему, сердце начинало оживать. Это, и еще когда она дома усаживалась с дочкой перед камином на оленью шкуру и читала ей про Изамбарда Брюнеля.

Иногда Аркин наблюдал за ними, за Елизаветой и Валентиной, — когда ему надоедало ходить на митинги, когда он уставал от криков и споров тех, кто рвал глотку, чтобы доказать правоту своих идей, предлагал новые планы и правила. Керенский ополчился на большевиков. Он закрыл их газету «Правда» и их Центральный Комитет. Он приказал арестовать Зиновьева и Каменева за агитацию против войны и даже самого Ленина, которому вновь пришлось скрываться.