Троянский кот - Далия Мейеровна Трускиновская

Но я могу спокойно дать еще тысячу таких клятв, о Бади-аль-Джемаль, ибо ты покинешь дворец либо моим возлюбленным, либо женой китайского царевича! А третьего решения у этой задачи нет!

— Аллах лучше знает! — возразила я, чтобы последнее слово все-таки осталось за мной.

— Нам придется вернуться, о госпожа? — спросил Ахмед.

— Да, нам обоим лучше вернуться, — ответила я. — Не подстерегла бы тебя за углом эта дочь скверны, эта распутница, разорви Аллах ее покров!

И мы, ступая на цыпочках и перешагивая через спящую стражу, пошли обратно.

А утром началась предсвадебная суета.

Пришли невольницы, и вымыли меня в бане, и стали наряжать, и перевивать мои кудри жемчугом, и выпускать локоны на лоб и на щеки. А я сидела, как тот истукан, что вырезают из дерева франкские мастера, и невольницы сурьмили мне глаза, и румянили щеки, и подводили брови, так что я стала сама на себя не похожа и даже подумала, что могу беспрепятственно выйти из дворца — в таком виде Азиза меня не узнает.

Ахмед вертелся поблизости, и мы обменивались взглядами. Вдруг он исчез и появился тогда, когда я была уже совсем убрана и вошли лютнистки и женщины с бубнами, чтобы сопровождать меня на свадьбу, и певицы прокашлялись перед долгим пением.

— Пожелай мне счастья, ради Аллаха, о Ахмед, — попросила я.

— Я не стану желать тебе счастья, о госпожа, — сурово отвечал мальчишка, — потому что и без меня найдется, кому это сделать. И ты сама знаешь, о царевна, что даже тысяча пожеланий счастья не сделает тебя сегодня счастливой!

— Что это ты держишь в руках? — спросила я.

— Пояс, который Ильдерим забыл в подземелье, — протягивая мне этот пояс, сказал Ахмед. — Я отнял его сегодня утром у маленьких невольников, но ты сперва была в бане, потом тебя причесывали, и я не мог к тебе попасть. Возьми же в приданное пояс бродяги купца, который ради тебя рисковал жизнью, и когда ты будешь китайской царицей, доставай иногда из сундука, и смотри на него, и вспоминай нас обоих!

— К чему эти упреки, о Ахмед? — спросила я. — Ты же знаешь мои обстоятельства, и видел Азизу, и понимаешь, что Ильдерим испугался моего царского величия и бросил меня!

— Такова любовь царевен, — заметил Ахмед. — Возьми же пояс, а то старшие евнухи сейчас поведут всех в зал для пиршества и прогонят меня прочь.

— Дай его сюда! — И я взяла этот кусок тисненой кожи, и прижала его к груди, вызвав изумление своих невольниц, и поцеловала его, и погладила ножны от сабли, и улыбнулась чернильнице, в которой булькала волшебная вода, только ее осталось совсем мало. И я взяла кожаный кошелек, и открыла его, но он был пуст и на ладонь мне вывалился всего лишь старинный перстень.

Я задумалась, что это за перстень, который носят в кошельке, а не на пальце. И я стала его разглядывать, и увидела на нем вырезанные знаки, и вдруг поняла, что это такое! Это был тот перстень, который Ильдериму продал аль-Мавасиф, чтобы он приобрел власть над джиннией Марджаной!

Конечно же, двери халифского дворца охранялись знаками и заклинаниями, так что джинны, ифриты и мариды не могли попасть в него. Но, возможно, речь шла о том, что они не могли попасть по своей воле или по воле пославших их людей. Что, если, находясь во дворце, я все же смогу вызвать Марджану?

Я призвала на помощь Аллаха и потерла перстень!

Комната наполнилась дымом, невольницы, лютнистки и певицы с визгом бросились от меня прочь, а под высоким потолком повисла красавица джинния.

— А где же мой повелитель? — растерянно спросила она. — Ради него я нарушила запреты, и об этом узнают наложившие заклятия маги и покарают меня!

— Я теперь твоя повелительница! — сказала я. — Магов я беру на себя, я знаю средство, как их уговаривать, а ты возьми меня в объятия и немедленно неси отсюда прочь! Пока эти несчастные не выдали меня замуж за китайца!

— Ты не повелительница, ты всего лишь случайная хозяйка перстня, — ответила мне джинния. — И я должна тебе подчиниться. Но мой повелитель задерет у тебя перстень, и я вернусь к нему.

— А ты знаешь, где он, о Марджана? — спросила я.

— Да, знаю. Но я не могу к нему приблизиться, ибо он не зовет меня.

— Ну так неси меня к Ильдериму!

— Хорошо, о женщина! — и Марджана посмотрела на меня с великим подозрением. — Я отнесу тебя к Ильдериму, но если ты бросишь на него хоть один взгляд, или откроешь перед ним лицо, или даже покажешь ему кисть руки, я убью тебя. Слышишь, о царевна?

Что такое бурные страсти джиннов, я знала благодаря Азизе. По милости Аллаха великого, могучего, Марджана не признала во мне насурьмленной и нарумяненной, того мальчика, который должен был сразиться ночью с Ильдеримом на заброшенном ристалище. А если бы узнала, ей достаточно было бы призвать свою бешеную сестрицу, и все ее заботы разрешились бы сами собой.

— Я слышу и все понимаю, о Марджана, — ответила я. — И если будет на то воля Аллаха, я вырвусь на свободу из этого дворца, а ведь больше мне ничего не надо, лишь свобода. И пусть нас ждут на дороге за городом два хороших оседланных коня, потому что мы с тобой поедем, как два путника. Это мое приказание, о рабыня перстня! Повинуйся!

— Я повинуюсь перстню, но не тебе, — сказала она. — На голове и на глазах! А тебя, если ты помышляешь об Ильдериме, ждет смерть.

Разумеется, я могла одним нажатием камня отправить ее туда, откуда она явилась со своей дикой ревностью. И позволить, чтобы меня семь дней открывали перед китайским царевичем, и чтобы он сокрушил мою девственность!

Я была достаточно сердита на Ильдерима, чтобы сделать такую глупость. Но мне после этого пришлось бы зарубить Ахмеда саблей, ибо совесть не позволила бы мне встретить его взгляд.

— О рабыня перстня, есть еще одно дело! — вспомнила я. — Ты понесешь меня в сокровищницу халифа, где лежит мое приданое, и мы возьмем там мою саблю, в рукояти которой бадахшанские рубины, и лезвие покрыто узором виноградных листьев, и ножны которой с золотым наконечником в виде виноградной кисти!

— Слушаю и повинуюсь, хотя эта сабля не спасет тебя, о царевна! — С такими словами Марджана взяла меня в объятия, и потолок раскрылся и мы вылетели и понеслись.

Мы взяли саблю, и еще кое-что из оружия, и я опоясалась поясом Ильдерима, и вложила мою саблю в его ножны.